фото: baikaltravel.ru 

Начало трудовой биографии

Моя трудовая биография началась рано. Сейчас даже не знаю, где я больше всего отдал своих сил, где больше работал: в поле или на Байкале. В поле приходилось пахать, сеять, жать, косить, пасти скот, а на Байкале рыбачить, бормашить и охотится на нерпу. Зимой и летом, в дождь и снег.

 

Не сказать, чтобы байкальские жители были бедными, однако всю надежду возлагали на рыбу. Всем известно, что климат у Байкала более теплый, чем в отдалении от озера. Однако высокая влажность воздуха, частые дожди не позволяли вызревать таким зерновым культурам, как пшеница и ярица, кроме ржи и ячменя. Поэтому на хлеб надежды было мало. С самого раннего детства помню рыбацкие заботы. Рыбу добывали, обрабатывали, зимой на лошадях по льду Байкала возили продавать в Иркутск, летом - на больших лодках. На вырученные деньги покупали хлеб. Возили и в «семейские» деревни, где также меняли на хлеб. Любопытно, что «семейские», как и мы, особенно любили омуль с «душком».

 

Летом родители пристраивали меня в бригаду какого-нибудь деда, состоящую из таких же малолеток, как и я сам. Бригады, как правило, были небольшими, из 5-6 человек, но брали также сверх «штата». Приведет иная мать своего ребенка и просит взять его на рыбалку, поскольку дома нет хлеба и нечего есть. Взрослые ловили омуль в Байкале, а нам доверяли лишь соровую рыбу в тихих мелководьях.

 

Особенно многолюдно на Байкале становилось осенью и зимой, когда начинался массовый лов соровыми неводами окуня, сороги, щуки, язя и хариуса. Повсюду на островах и по берегу стояли зимовья, принадлежавшие разным селам, а после коллективизации - колхозам. Рыбаки жили в них бригадами по многу дней и недель, приезжая домой лишь в баню да за продуктами.

 

Наша речка Исток и все окрестности были центром отстоя сетевых лодок. Здесь же рыбаки сушили сети по всем заливам, островам и гривам. В самой речке по обоим берегам были выкопаны канавы для швартовки лодок, так, чтобы они не мешали проходить другим лодкам.

 

Также тесно было и на Байкале. Сетевые лодки и сети ставили только поперек течения. Бывало, что соседняя бригада дрейфует рядом, на расстоянии каких-нибудь 100-200 метров. Тогда бригадиры договариваются ставить сети на одной глубине, чтобы разная скорость подводных течений не спутала их. Иногда на мелководье дельты Селенги можно было насчитать сотни лодок крупных и мелких организаций. Например, по 20 лодок имели ОРСы Улан-Удэнского и Читинского отделений железной дороги, ПВЗ (ЛВРЗ), авиазавода, мясокомбината и др.

 

Хочу немного остановиться на сетевых лодках. Это сейчас рыбаки ходят в море на дизельных катерах и мотоботах, а в пору моей юности ничего этого не было. Сетевые лодки были большими, выходили к Байкалу под парусом, и возвращались против течения гребями. Гребцов было 7 или 8 человек, в связи, с чем говаривали: «Ходим в трое с половиной гребей» (7 человек), или: «Ходили в четыре греби» (восемь человек). Семь гребцов располагались вдоль бортов, каждый отвечал за свое весло. Весло требовалось легкое и прочное, так как во время гребли оно выгибалось у лопасти. Длина весел разная: носовые - короче, бортовые - длиннее, до 2,5 метра. Дело в том, что на носу, именовавшемся «печкой», обычно сидели за веслами женщины, а у бортов - мужчины. «Печкой» называли потому, что женщины были в бригаде кухарками и следили за порядком в лодке. Весла мужчин были тяжелее, и на первых гребях сидели крепкие мужчины, спокойные и уравновешенные, потому что они задавали тон гребле. Очень важно было, чтобы в том занятии никто не сбивался с ритма. Мы с Кешей Андреевым были крепкими парнями и поэтому сидели в первых гребях.

 

Если на Байкале тихо, то лодки к берегу идут на гребях. Одновременные удары веслами о воду, всплески гребков, капли падающих с лопастей воды рано поутру были слышны за несколько километров. А если в море одновременно сотни лодок! Было в этой ритмике что-то музыкальное, радовавшее душу. Некоторые старые люди, уже не плававшие по морю, часто выходили на улицу, чтобы послушать эту музыку. А если на Байкале дует попутный ветер, то лодки поднимали паруса, самые разные по цвету, и становились похожими на гигантских лебедей, плывущих по акватории в десятки километров.

 

У нас, в Истоке, всегда ходило две сетевые лодки, на одной из которой плавал и я. Два лета лодка была для нас как родной дом. На ночь ставили сети в Байкале, там же, на сетях, и ночевали. Утром с уловом шли на берег, сушили, чинили сети, сдавали на склад рыбу и готовились вечером выйти в море. И так каждый день. Когда ясная погода портилась, шли дожди и рыба уходила - жили на берегу под парусом. Всякое бывало.

Часть рыбы мы сдавали государству, а часть - на колхозный склад, где ее засаливали или выдавали в свежем виде колхозникам, которые работали в поле, на сенокосе, на фермах и в конюшнях. Жители нашего поселка без рыбы никогда не жили. Рыба была везде, разная и в большом количестве. Лови - не ленись. Так было до середины XX столетия. Даже зимой против нашего села попадало в невод так много сороги (десятки тонн), что ее по два дня «сакали» (вычерпывали) и развозили небольшими партиями в разные кучи, чтобы на месте ловли не провалился лед.

 

Был в то время еще один способ рыбной ловли - закидными неводами, называвшийся в народе «стоять на карге». Но его не любили, поскольку требовалось по несколько часов бродить по пояс в холодной воде. Один год «на карге» простоял и я. Особенно тяжело было женщинам, но и им приходилось заниматься этим делом, вредным для здоровья.

 

Я говорил уже, что летом только в дельте Селенги стояли сотни лодок. Помимо колхозных, было много бригад из разных организаций Бурятии, Иркутской и Читинской областей. И даже более отдаленных регионов СССР. Рыбу ловили все, кто хотел, без ограничения. Иные топили рыбий жир, так как омуль был очень жирный. Другие солили ее или коптили. Словом, все занимались рыбным промыслом, как и их предки. Люди старшего поколения помнят, как много вылавливалось омуля. Базары сел и городов ломились от рыбы свежей, свежесоленой, копченой, «с душком» и прочей. На каждой железнодорожной станции стояли толпы продавцов, и пассажиры с большой охотой покупали необыкновенные дары Байкала.

 

Среди не местных заготовителей мне больше всего запомнились цыгане, стоявшие шумным табором в Култуке. В каждой лодке у них были гармошки, и каждый выход цыган в море сопровождался песнями, музыкой и плясками. Как-то видели пляски малолетних цыганят прямо в лодке. Дробь пляски голыми ногами была слышна за километры окрест, так как пустая лодка принимала свойства барабана.

 

Удивительно при всем том то, что браконьеров тогда на озере не было. Рыбоохраны, естественно, тоже. Но среди рыбаков свято соблюдался неписаный закон, формулировавшийся веками. Так, в зависимости от времени года, рыбаки постоянно меняли сети «пятерик» на сети «четверик», чтобы не поймать мелкую рыбу, которой давали возможность набрать в росте и в весе. Естественно, что на столы байкальских жителей попадала только крупная, жирная и необыкновенно вкусная рыба.

 

С 15 августа байкальская рыбалка прекращалась. Омуль собирался в косяки и шел на нерест в реки. Хорошо помню, что рыбы заходило так много, что Селенга буквально «кипела» от движущегося вверх по течению стада.

 

О прошлых временах теперь лишь приходится вспоминать. Рыбные запасы Байкала заметно оскудели. Многие считают, что в этом повинны вредные химические отходы целлюлозно-бумажных комбинатов. С этим я согласен, однако убежден, что уничтожение рыбных запасов озера началось на несколько лет раньше, чем в Байкал поступили первые тысячи кубометров стоков промышленных предприятий. Мало кто заметил, что количество рыбы резко снизилось сразу после ввода в эксплуатацию Иркутской гидроэлектростанции. С заполнением водохранилища постепенно началось поднятие уровня Байкала, достигнув почти двух метров, отчего оказались подтопленными или затопленными тысячи гектаров поймы в устье реки Селенги. От этого погиб бормаш - небольшой рачок - основной корм омуля и другой рыбы. Но об этом подробнее скажу далее.

 

Рыбацкому делу и знаниям о Байкале я во многом обязан двум людям. Несколько лет подряд я был рыбаком на сетевой лодке у башлыка (бригадира) Романа Осиповича Андреева. Это был удачливый рыбак, он чуял, как говорится, где «пасется» рыба по запаху и вкусу воды. От него я усвоил все премудрости рыбацкого лова; успеху путины способствовало знание ветров, их направление и сила, какие течения они разогнали. От этого зависело и местонахождение омулевого стада: на глубине или у поверхности воды.

 

Вторым ( или первым) учителем жизни был мой отец Степан Петрович. Осенью после урожая он ходил в тайгу на пушного зверя, а весной охотился на Байкале на нерпу. В те годы каждое село имело своих профессиональных охотников. В Истоке их было три: Василий Попов, Дмитрий Андреев и мой отец. Отец к охоте готовился серьезно, и поэтому больше его нерп никто не добывал. За сезон (февраль-середина мая) он привозил домой до 40 туш, которые лежали в завозне на стеллажах. С них обдирали шкуру, подсаливали, обезжиривали, а нерпичий жир топили в больших чугунных котлах и сливали в деревянные бочки. Затем жир и шкуры возили в Кабанск и сдавали «Охот-союзу». Кстати, шкуры нужно было везти растянутыми на рамках, но до этого обезжиривать в песке возле Байкала. Нудная, скажу я вам, работенка!

 

Поскольку желающих добыть нерпу было много, мой отец занимал место чуть ли не за месяц до мартовской охоты. Еще в феврале он завозил на лед Байкала теплую будку, дрова, сено и прочие припасы. Обычно это происходило километрах в 15 от берега. Будка была теплая, с двойным полом и потолком, утепленная войлоком. В ней размещалась железная печь, нары, столик. Имела одно окно. Снаружи с подветренной стороны пристраивали каркасный сарай, закрытый брезентом, в котором стояла наша лошадь «Лысанка». Жили подолгу, месяцами. Один раз отец взял и меня, где в мои обязанности входило сторожить жилище, поддерживать тепло и кашеварить. Днем отец с братом Михаилом уезжали на охоту. «Лысанка» впрягалась в большую кошеву, набитую сеном. Отец брал с собой ружье и охотничьи санки.

 

Парус на санках скрывал охотника и позволял близко подойти к греющейся возле проруби нерпе. Брат на «Лысанке» подъезжал близко только тогда, когда раздастся выстрел. Наша лошадь была большая умница, хорошо чувствовала под ногами лед. Она не шла туда, где могла провалиться. Отец «Лысанке» полностью доверял и лошадь сама находила дорогу на льду открытого Байкала.

Надо сказать, что зимою на Байкале существовало много дорог в разных направлениях. По ним шли рыбные и иные обозы, ездили охотники на нерпу, возили сено с противоположного, западного, берега озера. Также много стояло и подобных, как у нас, утепленных будок охотников и рыбаков подледного лова.

 

В пору юности мне также пришлось заниматься извозом на гужевом транспорте. Раньше колхозы обязаны были доставлять не только почту, но и заготавливать сено, как для себя, так и военным. У нас в Истоке только лошадей рабочих и молодняка насчитывалось более 300 голов. На одну голову лошади требовалось не менее 5 возов сена на зиму. Еще наш колхоз «Красноармеец» центнеров 100 или более заготавливал для красной кавалерии. Сено выбирали лучшее, каждый правил тремя лошадьми, и возили караванами по 18-24 подвод в Татаурово. На двоих человек существовала норма загрузить 6 возов сена. Поскольку груз был тяжелым, объемным, ехали медленно, ночуя в Степном Дворце, Брянске, Таловке и Югово. На пятый день прибывали в Татаурово и сдавали сено военным. Зато обратный путь добегали налегке до дому за два дня.

 

Иногда сено возили и в Верхнеудинск (Улан-Удэ). Автомашин тогда не было, а морозы стояли лютые. При сильных холодах скрип полозьев саней был слышан за несколько километров. Снег становился как песок и сильно мешал движению лошади. Больно было смотреть, как они, покрытые белым куржаком от застывающего пота, тяжело дыша, тащили возы сена весом 3 центнера каждый.

 

По этим перевозкам можно представить, сколько сена давали наши покосы на островах Селенги до поднятия уровня Байкала.

 

С лошадьми у меня связаны воспоминания и о лесозаготовках. В Тимлюе тогда начинали строить цементный завод и город, куда мы возили лес по подряду. Бревна были крупными, тяжелыми, и поэтому больше одного бревна на сани не клали. Вообще-то лесозаготовки изматывали не только лошадей, но и людей. Особенно тех, кто работал по государственному плану. Например, в Заиграевском районе нам необходимо было заготовить до 3 тысячи кубометров леса. И поскольку за объемы строго спрашивали, то бригады жили в лесу всю морозную зиму безвылазно, в наспех сколоченных зимовьях.

 

Вот таковым было у меня начало трудовой биографии...

 

Комментарий редактора: В 1965 году, будучи журналистом, я был направлен редакцией газеты «Ленинское знамя» г. Слюдянки Иркутской области к рыбакам Южно-Байкальского рыбзавода, ловившим омуль на Селенгинском мелководье несколькими бригадами. Прожив неделю в Хараузе, я принимал участие в их делах, и. даже выходил на ночной лов с бригадой В.И. Николаева. Результатом командировки стал специальный номер газеты от 11 июля 1965 года, составленный из моих материалов. Считаю небезынтересным привести отрывок из путевого очерка, в котором присутствуют некоторые факты, подтверждающие слова П.С. Серебренникова об условиях рыбного промысла в истоке Селенги. Этот очерк, кстати, сопровождался и моими рисунками, в которых запечатлены лагерь слюдянских рыбаков в протоке Харауз, выход баркасов в море, выборка сетей, портреты некоторых участников путины.

 

«... Селенга бурлила. Грязные мутные волны беспокойно бились о берег, пенились у шершавых боков рыбачьих баркасов. Вдали, над зарослями камыша, наваливалась огромная, черно-свинцовая туча. Порывистый ветер рвал полы фуфайки.

Бригадир Валентин Иванович Николаев с тревогой посмотрел на небо:

 

- Погода портится ... на Байкале, наверное, шторм.

 

Потом добавил, взглянув на часы:

 

- Скоро в море.

 

В эти последние часы перед выходом в море на становище рыбаков царит оживление. Собственно, такое оживление не утихает целый день. Утром рыбаки, после сдачи улова, перебирают на перекладинах влажные сети, сушат их, чинят дыры, а под вечер вновь бережно улаживают на дно баркаса. Уложить надо аккуратно, чтобы на ходу не было задержки. Но Николаев спокоен. Его бригада работает четко, слаженно. В ней всего шесть человек...

 

... Николаев посмотрел на часы:

 

- Однако, пора.

 

Заработал двигатель, мотобот медленно развернулся вниз по течению. Вслед за мотоботом Николаева двинулись в открытое море и остальные рыбачьи баркасы, а из-за поворота один за одним вылетали суденышки из Хараузского рыбзавода. Словно прислушиваясь к своему сердцу, тарахтел двигатель, выпуская из выхлопной трубы клубы черного дыма.

 

Мимо медленно проплывают болотистые берега Селенги, покрытые камышовыми зарослями, редкими избушками охотников и большой, искусственно насыпанный холм с маяком.

 

- Вот это наш ориентир, - говорит Чаплинцев (П.С. Чаплинцев, опытный рыбак с 20-летним стажем). - На многие десятки километров видно, а в прочем сами увидите.

 

Берега становятся все дальше, все ниже, все болотистей - раскрылся простор Байкала.

 

- Вот это самое трудное место, - продолжает рыбак, - здесь мелководье. Там, где может пройти баркас, у нас стоят вехи.

 

И, словно подтверждая слова Чаплинцева, мотобот процарапал дно, дернулся, и снова проелозил по песку. Ну, началось, - проворчал бригадир. Я оглянулся назад. Десятки баркасов один за другим как по струнке растянулись следом.

 

Николаев улыбнулся:

 

- Это у нас закон. Раз пошел первый - прокладывает дорогу другим.

 

Через несколько минут баркас сбавил ход.

- Смеряй-ка глубину, - говорит Чаплинцев Косачеву (В.И. Косачев, один из молодых членов бригады Николаева).

 

Тот встал, поправил рыбацкую шляпу, застегнул плащ и бросил в море лом с длинной бечевкой.

 

- Десять махов.

 

- Мало. Поехали дальше.

 

- Что такое махи?- поинтересовался я у бригадира.

 

- Мах - рыбацкая мера. Она отмеряется не метрами, а взмахом руки. Обычно здесь около полтора метра.

 

Через несколько минут мотобот встал.

 

- А здесь как?

 

- Пятнадцать махов.

 

- Достаточно.

 

Николаев быстро и точно дает указания:

 

- Савинов, за управление. Давай малый ход. Чаплинцев, со мной за сети. Косачев, готовь поплавки. Спиренко, следи за полотном. Закипела работа. Брошен буй из пенопласта. От него потянулись первые метры сетей. Пять метров - поплавок, еще пять метров - и очередной поплавок мягко шлепается в воду.

 

- Здесь будет центнер рыбы, - полушутя полусерьезно говорит Чаплинцев.

 

- Почему? - улыбается Саша Спиренко (молодой рыбак, вышедший в свою первую тоню).

 

- Рыба, когда слышит мягкий удар, спешит узнать, что же это вкусное упало в воду и попадает в сети.

 

- Ну и шутник же ты, Павел Сергеевич, - смеется Николаев.

 

Через час в воду шлепается железный буй-бочка. Спущено на воду половина сетей - около километра.

 

- А здесь сколько будет рыбы? - спрашивает Саша.

 

- Ничего не будет.

 

- Почему? Если не секрет...

 

- А если тебя оглушить такой бочкой, как будет твое самочувствие?

 

Раздается ДРУЖНЫЙ хохот

 

- Тише вы, черти, - добродушно говорит Николаев. - А то рыбу всю перепугаете.

 

- Неужели она слышит? - удивляется Саша. А как же. Не тебе же одному наслаждаться звуками падающих бочек.

 

Снова дружный смех.

 

Поздно вечером спущены последние метры сетей. Выключены моторы. На корме, в ванне с песком, ярко горит печурка. Рыбаки уселись возле огня, курят. Может быть вот так, в минуты отдыха, смотрят они на небо и, наверное, приметили каждый для себя свою особую звездочку. И даже сейчас смотрят рыбаки на черную безмолвную бездну.

 

- У вас есть своя, особая звезда, которая сопровождает вас в жизни? - спрашиваю я тихонько у Николаева.

 

- Есть.

 

- А где?

 

- Далеко.

 

О своих мечтах и думах рыбаки рассказывают неохотно. И это правильно. Каждому хочется вот так лежать, подложив под голову руки, и глядеть на звезды.

Байкал приятно убаюкивал на своих волнах и ты засыпаешь чутким сном. В. Алексеев (А. Тиваненко). Звезда рыбака. - «Ленинское знамя» (г. Слюдянка), 1965, 11 июля.

 

Библиографические данные

Название	О Байкале с любовью и болью
Автор	Петр Степанович Серебренников
Издатель	Бурятское книжное изд-во, 2001
ISBN	5741100228, 9785741100226
Количество страниц	Всего страниц: 81