Автор: Нефедьев Михаил Андреевич, 1930 г.р., геофизик,  ведущий научный сотрудник Геологический институт СО РАН

 

О детство! Первые страницы безоблачных далёких дней,

Рассказы деда о жар-птице и байки старых егерей.

Безоблачных? Забылась рана? Нет! – Шла война не мимо нас, -

С волненьем голос Левитана мы слушали в полночный час.

А сводки безутешны были, сорок второй шёл, трудный год, -

 

Ходили в школу без обуток, в полях сбирали колоски.

Бежишь стремглав домой разутый, а завтра снова у доски.

Порою жутко вспомнить даже – холодный класс, в руках перо,

Писали разведённой сажей на сводках Совинформбюро.

 

Читали письма при лучине и вспоминали о родных,

В семь лет становишься мужчиной, когда прочтёшь о смерти их.

Нет, не забыть тех похоронок и той гнетущей тишины.

В нас ненависть росла с пелёнок к тем, кто хотел и ждал войны.

 

И не забыть нам зорь кровавых и тех исчезнувших во мгле,

Кто погибал не ради славы, - а ради жизни на земле!

 

Шапкозакидательство

 

 Такое настроение было почти у всех в начале войны.

 

Говоря словами Вал. Ильина:

 

Помню, по этой дороге в клубах горячей пыли,

В ранней спешащей подводе отца на войну увезли.

 

Наши отцы уезжали на войну как на прогулку, на лихих тройках, под звон колокольчиков, на песнях, после замечательных проводин от ворот нашего дома.

На потыркушках (куда пошлют).

 

В первые годы войны меня посылали на лёгкие работы. В 1941 году я в основном работал на колхозном огороде, собирал камни и палки на полях, разбивал кучи навоза, пас овец, коров и т.д.

 

Как я стал взрослым

 

В октябре 1942 г. взяли в армию брата Семена. Темнело, когда тройка с призывниками галопом рванула от ворот нашего дома. Я рубил дрова. И когда брат запел «Последний нынешний денечек гуляю с вами я, друзья», у меня невольно ручьем потекли слезы. Я понял, что остался один мужик в доме на огромное домашнее хозяйство, что все теперь ляжет на мои плечи. Чего только не пришлось делать в колхозе и дома. Пасти коров и овец, стричь их и доить, собирать колоски, возить дрова и лес, городить огороды, косить сено, класть воза, метать зароды, пахать и боронить, окучивать и копать картошку, отбивать литовки (косы), жать хлеб, скирдовать снопы и молотить хлеб, рыбачить, охотиться, катать потники и валенки, делать махорку, шить верхонки, подшивать унты и валенки, выделывать кожу, обрабатывать коноплю и лён, вить верёвки, гнать самогонку и т.д.

 

Овец пасли и их доили. В 1942 г. вышел указ доить овец и делать брынзу для фронта. У матери была отара в 300 голов и мы помогали ей доить овец. Сколько хлопот доставил нам этот указ!

 

Вязали, шили, нитки пряли, унты и валенки починяли. Мы никогда не ходили в грязной и рваной одежде и обуви, с заплатками. Зимними вечерами мать всем находила работу, у всех было своё дело. Я обычно подшивал валенки, шил верхонки или починял унты. В таких слвучаях мать меня подхваливала и говорила – вот какой Минька молодец. Сёстры шингали овечью шерсть, пряли нитки, вязали чулки, носки, полушалки, шали, варежки, что-нибудь шили. У нас была хорошая швейная машинка с ножным приводом, прялка и прядеюшка для изготовления ниток из конопли и льна, сделанные отцом. Мать нанимала мастериц-буряток шить шубы, дохи, унты, ичиги и пимы. Потники и валенки мы с матерью катали сами в амбаре. Как пелось в частушке: - Выходцы мои, стужи не боятся, постигонки насучу, буду починяться. Постигонки – это суровые толстые нитки, скрученные, из конопли,

 

Красна - крестьянский ткацкий станок до сих пор сохранился у сестры Вали в Кырене. Мать была большим мастером и ткала холстины, коврики, дорожки. Я же был у неё наладчиком, ремонтником и настройщиком станка. Она всегда ждала меня, когда я приеду и настрою станок. Прожила она длинную (почти 97 лет) жизнь и дважды с перерывом в 20 лет ткала холстины и коврики, чтобы оставить нам и внукам на память.

 

Эх, махорочка, махорка. Мы выращивали много табака. Во время войны я делал махорку и мать ездила в Слюдянку ее продавать. Мешок махорки разбирали  за 2-3 часа.

 

Самогонку милый гонит, самогоночку варит...

На кило-кило выходит, до конца она горит.

 

Брага и самогонка у нас были всегда, т.к.родители любили справлять праздники. Самогонку я гнал с 11 лет в бане. Крепость проверял, поджигая самогонку спичкой и никогда не пробовал её на язык. Уж такая наша «порода инохода один дедушка рысак», как говорила мать. Отец и его 4 сына к водке были равнодушны, но по праздникам, как загуляем, то до утра пьём, веселимся, и пьяных нет.

 

Хорошо весной садить картошку

 

Песня тех лет на этот мотив часто мне вспоминается. Мы с сестрой Анной её постоянно пели.

 

Хорошо весной садить картошку – еще лучше есть ее зимой,

Встанешь спозаранку, заглянешь в голландку, нету ли картошки там одной.

 

В 1942-43 гг. я окучивал 75 гектаров колхозной картошки. Страшная жара, пыль. Железный окучник тяжелый, высотой с меня. Самое страшное было, когда он падал на землю, а у меня не хватало силы его поднять. Изловчившись, я все же поднимал его. Как говорили в народе: - «На картошке мы войну выиграли» И это было так, т.к.картошка считалась вторым хлебом.

 

В нашей жизни всякое бывает, налетает голод и тоска.

Голод утихает, тоска уплывает и опять картошка в ход пошла.

Хорошо весной садить картошку, ещё лучше есть её зимой.

Сядешь в уголочек, тяпнешь котелочек - сразу жизнь становится иной.

 

 

Мерзляк

 

Мы выросли с сестрой Анной, которая старше меня на 2.5 года. С ней мы работали вместе до 1950 г.  Мы перевозили много дров, сена, соломы, ветоши, копали картошку, собирали колоски, грибы, ягоды, доили и стригли овец, рыбачили и переделали много самой разнообразной домашней и колхозной работы, пели много песен. Зимой затолкает меня на воз и говорит: топчи (мне было 11, ей 13 лет). Я топчу, а она обкладывает меня со всех сторон и кричит: – не сужай воз-то. А я боюсь его расширять, мне кажется, что он свалится. Так она научила меня класть воза. У меня мёрзли руки, а морозы были - 40°. Она ругается: – У, мерзляк, на мои рукавицы.

 

Ищем коров. Зимой часто приходилось караулить коров, овец и свиней перед их родами, чтобы не заморозить телят, ягнят и поросят. Ночью вставали по несколько раз и ходили проверять в стайки не разродились ли они. Но самое страшное было – искать коров тёмными, холодными зимними ночами. Часто они оставались ночевать  где-нибудь на овине. Мы с Анной их ищем, переходя от одного овина к другому. Не раз за нами увязывались волки, преследуя на расстоянии 100-150 м. Мы зажигали бересту или солому и волки уходили в сторону, но все равно нас караулили.

 

«Подарили» пилу и топор. В 1944 г. поехали мы с Анной за дровами на двух конях. Немного дров мы добавили из школьной деляны. Коней пустили по дороге домой, а сами едим черёмуху. Потом побежали их догонять. А они ушли по зимней дороге и уткнувшись в огород. Тут нас догнал сторож школьной деляны и хочет наших коней вести в контору. Мы уцепились за поводья и не даём уводить коней. Тогда он схватил топор и пилу, сказал, чтобы отец приехал в правление и ушёл. Домой мы заявились в 17 часов, мать нас хотела побить за то, что мы долго ездили, но не могланас догнать. Отцу мы сказали, но он так и не съездил за ними. Жаль пилу и Кодратский топор.

 

У рыбака голы бока – обед барский, у охотника дым густой – обед пустой.

 

Как говорится - Рыбак душу не морит... Рыбалка была нашей страстью и мы с братаном Васей Чемезовым стали на них ходить, как только взяли в армию наших отцов. Вася – ныне Василий Васильевич или Вася-Вася, как его зовут многие - это прирождённый охотник и рыбак Сибири и в 79 лет он ещё в строю. Сколько мы с ним исходили километров по Койморским болотам и рекам в войну и после войны, не счесть. Ему было 8 лет, мне 10,5, но уже тогда знал и умел почти всё. Этому его научил охотник отец. Март и апрель мы ходили на ночную рыбалку.

 

К вечеру мы приходим и караулим, когда рыба пойдёт в озеро. Спали на карачках («на четырёх костях», как говорится - на коленях и локтях), лбом упирались в землю. Иногда приносили дрова и тогда все располагались веером по кругу, головой к костру. Сапог резиновых не было и ходили мы в ботинках, насквозь промокших. И уже в 1947. г. я первым заболел резким суставным ревматизмом и ходил на прямых ногах и когда задевал пяткой о землю, то падал. Друг Иван везде сопровождал меня и поднимал, если я падал.

 

С рыбалки мы возвращались утром, поели и пошли в школу. Садимся за парты и мгновенно засыпаем с открытыми глазами, глядя на учителя (так научились спать). На следующий день всё повторяется. Летом начиналась охота на уток. Вася обладал поразительной реакцией и изобре-тательностью. Бывало, идём мы с ним, и вдруг он кричит: - не шевелись, кладёт мне на плечо ружье и стреляет.

 

Оказалось, что это утки над нами низко пролетают. Или падает вдруг на спину, кладёт ствол между пальцев ног и стреляет в пролетающих уток. Кстати, часто он сбивал уток таким путём. Став чуть старше, он стрелял уток в лёт уже на вскидку, не целясь.

 

Как-то мы пошли на рыбалку с сестренницей Шурой Шубиной. День был жаркий. Оставив рыболовные снасти, мы побежали посмотреть старую протоку. Видим, стоит огромная щука. На солнце щуки глохнут и засыпают. Что делать? Бежать за снастями. Но щука ждать не будет. Я снимаю рубаху, завязываю воротник и подвожу под щуку: она стоит. Когда большая часть щуки вошла в рубаху, я рванул её, но не успел выбросить на берег, как щука плюхнулась обратно в воду. Мы не поняли, что произошло. А оказалось, что щука выскользнула в рукав рубахи, который я, балбес, не завязал.

 

Ловля щук начинается на Рождество, 7 января. Однажды мы поймали 56 щук, но Вася оборвался в речку и чуть не утонул. Мороз был за - 40ƒи одежда на нём быстро стала леденеть. Пришлось быстрее доставлять «утопленника» домой. Одежда на нем замёрзла и стала ломалаться. Вася стал похож на космонавта в скафандре. Под конец он едва передвигал ноги. Дома  мать раздела Васю, натерла спиртом, напоила горячим чаем, положила возле печки и укрыла тулупом. И, слава богу, всё обошлось.

 

За утками. В конце августа птенцы «становятся на крыло» (пробуют взлетать). Это хорошее время для охоты и мы брали до 22 утят. У Васи был кобель - сибирская лайка, по кличке Бронза. Такая собака –настоящий клад. И стрелять не надо, только найди выводок, а остальное она сделает. Она прыгает вверх, как бы ориентируясь и определяя, где утята. Затем прыжок - и утёнок в зубах. Она перекусывает ему шею и снова взмывает вверх и так, пока всех не переловит, а ты только успевай подбирать добычу.

 

В военные годы на охоту приезжали военные из Слюдянки, обвешанные крест-накрест патронами. Охотиться они не умели, а палили налево и направо, где бы утки не показались. И вот им пора уезжать, а у них почти ничего нет. Они начинают менять у нас патроны на уток. Мы часто пополняли свои запасы таким путём, так как, за 2-3 года изрядно поистощились с боеприпасами.

 

За лесными дарами,  грибами и ягодами мы ходили толпой человек по 8-10 в наш бор. Нас возглавлял атаман старший брат Семён. Земляники и грибов в нашем бору было немерено. Мы вчетвером за полдня набирали ведро земляники, и мать через день-два ездила в Аршан её продаватьОсенью мы ходили ватагой за кислицей, бояркой и дикой яблоней. Любили собирать черёмуху. Залезешь на большой куст с ведром, ведро поставишь между ветками и начинаешь «доить» в своё удовольствие. Черёмуху сушили, мололи и стряпали зимой вкуснейшие пироги, тарочки и делали сусло.

 

В изобилии росли грузди, рыжики, подосиновики, подберёзовики, волнушки и, особенно, маслята. Варенье и маринованные грибы хранились в туезках, а солёные грибы – в кадушках или лагушках.

 

Черемша, лук и чеснок. Во время Великой отечественной войны была поговорка: - Дожили до черемши, ещё год проживём. Черемша – это один из первых даров природы, созревающий в июне. Как она выручала всех! Мы возили её возами и ели в натуральном виде, в окрошке, крошенную, подсолёную и истолченую деревянным пестом, солёную, варили лапшу на молоке, стряпали пирожки.

 

Совершенно правильно сказал И.Бурлуцкий, г. Улан-Удэ:

 

Я сибирской породы! Ел я хлеб с черемшой.

Я копейки порою не имел за душой.

Приналёг на стихи – встрепенулась душа,

Зазвенели рубли - и прощай черемша!

 

Я в капризной Москве не склонил головы.

И давно уже признанным стал.

Но, увы, – из Москвы непутёвая рвётся душа

На сибирский простор, где шуршит черемша.

 

В Койморских болотах на буграх и лугах в изобилии растут дикий чеснок и лук. Чеснока у нас так много, что мы рвали  для засолки на зиму только цвет. Ах, какой это деликатес зимой солёный чеснок с картошечкой - объеденье. Много мы рвали и полевого дикого лука, ели его и, в основном, сушили на зиму для приправы в первые и вторые блюда. В наших лесах очень много растёт саранок.

 

Колоски

 

Это было большим подспорьем для семьи в голодное военное и послевоенное время. Колосков очень много оставалось на полях, особенно в тех колхозах, где пшеницу не успевали убрать. В 1943 г. в колхозе Политотдел (с. Ахалик) после уборки на полях осталось много колоса. И вот мы (сёстры Зоя, Анна, Валя и я) рванули за 12 км в Ахалик. И принесли 32 кг (два пуда) чистого зерна. Лучше хурча, чем вода. Из собранных колосков мы в основном делали хурчий чай. Это чисто бурятская пища: вкусный, питательный чай. В войну и после все жители Бурятии питались хурчий чаем.

 

Шишкари

 

В войну и после войны мы ходили за кедровыми шишками на Тункинские гольцы. Мне удавалось в дождливую погоду сбежать с колхозной работы. Компашка у нас была весёлая, чаще всего, мои братаны Ганя и Вовка, Алешка и Гошка Петелины. В эти годы в столовой курорта Аршан работали моя сестра Зоя и две тётки. Они нас иногда подкармливали остатками пищи от курортников.

 

Мы начинали ходить за шишкми с 15 августа, пока  они не дозрели и сидят крепко на кедре. Тункинские гольцы крутые и шишки скатываются вниз до самой речки. Поэтому мы залазили на кедр, иначе отламывали ветки с шишками и бросали на землю с расчётом, чтобы они падали в кусты или в мох, иначе они укатятся вниз. Удивляюсь, как мы в 13-16 лет таскали мешок шишек по 500 штук.

 

Ведь склоны крутые 45-60°, а убуры почти отвесные с них приходилось спускаться «на пятой точке». 10 км бежишь на полусогнутых ногах, мешок тебя толкает – успевай только ноги переставлять. В Аршан приходили затемно, но мне ещё 10 км шлёпать домой и я приходил в 11-12 часов ночи чуть живой.

 

Страда - хлебоуборка начиналась после сенокоса. Жали хлеб на комбайнах, жнейках, лобогрейках, скирдовали снопы, молотили комбайном, на конной молотилке.

 

Возвращение отца

 

Этот день я запомнил хорошо. Какая же это была радость! К вечеру кто-то нам сказал, что наш отец вернулся с фронта и мы побежали домой сломя голову. Забегаем в ограду, а отец сидит на ступеньке крыльца в гимнастёрке, пилотке и ботинках в обмотках, а руку держит на бинту, перекинутым через плечо. Рядом лежит маленький вещмешок. Я сбежал за бабой Олей – матерью отца.

 

Она прибежала и заплакала, обнимая сына. Радости нашей не было предела. Пожалуй, это был первый солдат, вернувшийся с фронта. Потом вошли все в дом, накрыли стол, отец достал подарки и военные трофеи: алюминиевую ложку и солдатский котелок. Была, говорит, у меня кожаная полевая немецкая сумка, но в госпитале, когда очнулся, её уже не было, кто-то прибрал.

 

Баба в положении

 

В 1944 г. мы жали пшеницу. Машинистом был Тимоха Солдатов, я - вожжеправ, Семён Домышев – гусевик. У нас было 4 вязальщицы: - Груня, Паруня Шехины, Шура и Татьяна Костровы. Получив похоронку о гибели мужа, Татьяна куда-то уехала и вернулась в 1944 г., располневшая и с большим животом. Все думали, что она беременна. К вечеру приехал бригадир и велел ехать на ночную молотьбу, развернулся и поехал обратно. Вязальщицы – грабли на плечи, взялись под руки, запели – и пошли за ним.

 

Мы распрягли коней, сели и тронулись следом. Вдруг наш гусевик дико гикнул, стеганул моего Рыжку и кони рванули галопом. И вот мой конь несет меня прямо на вязальщиц, а Сенька летит за мной и дико орет. Я не могу остановить коня или свернуть его в сторону, кричу девчатам, но они не слышат. И тут конь бьет грудью крайнюю Татьяну, она летит через дорогу и вонзается головой в мягкую пашню, сетка с посудой, которую она несла, летит в сторону. И конь остановился как вкопанный, я сижу и жду, что будет дальше. Женщины заревели, схватили Татьяну, поставили на ноги, отряхнули от пыли, а на меня ноль внимания.

 

Бригадир повернул назад, налетел на меня с нагайкой замахнулся, но не стегнул, кричит – хулиган, бандит, разбойник, баба в положении, что теперь будет, меня из-за тебя посадят. Вот скажу отцу, он тебе задаст. А девчата cобрали посуду, взялись под руки и пошли дальше. До сих пор удивляюсь: почему ни Татьяна, ни девчата не сказали мне ни слова. Я думал, они начнут меня ругать и бить. Прошел год, второй, а Татьяна все «в положении». А шутник и балагур Михаил Серебренников года три хихикал и издевался над бригадиром: когда разродится Татьяна, сколько она может ходить в положении. Бригадир молчал.

 

Ночная  молотьба

 

Эту работу любили все. Молотили комбайном за неимением молотилки. Обычно забивали корову, привозили 7-8 бидонов молока и перегона, хороший хлеб и овощи, ешь, сколько влезет и без учета, как на крестьянской помочи. Эх, какая это была дружная и веселая работа! Все кипело всю ночь. Шутки, смех, песни. Перед молотьбой ужин до отвала, а потом закипела работа. Одни подают снопы, другие затаривают мешки зерном, третьи отвозят их на склад, кто убирает солому, кто скирдует снопы и возит их. Каждый знает свой маневр. К утру все кончено. Куда не глянешь – поле чистое, все снопы свозили. Появились большие зароды соломы. Людей не видно, мертвая тишина.

 

Все спят, приткнувшись, где попало. Вскоре начинается побудка, все собираются на завтрак. После завтрака разъезжаются на свои рабочие места до следующей молотьбы. И я не помню ни одного отказа и недовольства, ни одного больничного или справки об освобождении от работы. Все горели одним – все для фронта, все для Победы. Вот почему мы выиграли эту страшную войну. Наше мудрое правительство сумело воспитать народ в духе высочайшего патриотизма и готовности служению Родине. А ведь работала в основном босоногая шпана 13-16 лет, старики и женщины. Особенно отличался наш класс, из которого создали молодежное звено. Везде и всегда мы пели частушки, песни, шутили, рассказывали байки. Какой же высокий был дух и энтузиазм у всех. Никакая самая тяжелая работа нам была не страшна. Никто не пил, не ругался, все было тихо, мирно и дружно.

 

Воза идут? – глаза идут. Это было в 1944 г. Мы скирдовали снопы тёмной ночью, хоть выколи глаза. Подростков возили снопы, а в скирду их складывали старики, в т. ч. и хромой мужик Паша волк. Моим напарником был Сергушка Воронин. Павла Дёмина прозвали волком за скверный характер и волчью злобу к людям. Он мог обругать и облаять любого, всё ему не так и не по нему. И, чтобы ему надосадить, мы с Сергушкой воем по-волчьи. Он это слышит, но молчит. При очередном рейсе мы разгрузили воза, я собираю верёвку и складываю бастрик. А Паша спрашивает: – Воза идут? Я, сдуру, и ляпни: – Глаза идут. Он понял намёк и как кинется на меня с вилами.

 

Куда мне деться? – Справа скирда, сзади и слева телега и конь. Мимо Паши нельзя. Я, не долго думая, нырнул коню под брюхо. Он за мной не побежал, хлестанул коня вилами и стал ругаться и материться на чём свет стоит. Я об этом забыл. И лет через 40, при очередном приезде застолье, мне напомнил тот случай зять Иван. Говорит, я помню, какой ты проказник был. Помнишь: глаза идут? Как вы с Сергушкой Ворониным Пашу Волка дразнили и ты ему ответил на вопрос: - «Воза идут  – Глаза идут», за что он тебя чуть не заколол вилами. Я тут же вспомнил и мы все от души посмеялись, вспоминая другие проказы и шалости тех лет.

 

Эй вы, кони, залётные. Сенька сердитый

 

Дали мне как-то Сеньку сердитого и Лысанку. Оба были мощными и считались «машинными», т.е. ходили в паре в жнейках и сенокосилках.. Сенька сильно боялся щекотки и запрягать, и распрягать его было одно мучение, он кусался и лягался. Верхом вдвоём на него было невозможно сесть, он начинал прыгать, лягаться и скакать.

 

Одно время эту пару дали Гимодееву Шарипу (татарину-переселенцу) и он стегал Сеньку бичом по глазам, когда тот на него бросался и выстегал ему их. Оба глаза у коня стали гноиться и из них постоянно текли слёзы. Однажды я боронил на опушке леса. После обеда я сделал перерыв и дал коням отдохнуть. После перерыва я подхожу к Сеньке, а он стоит, опустив голову и дремлет, из глаз текут слёзы. Я, дурак, подхожу к коням тихо (а надо бы с шумом) и Сенька меня не видит, а когда подошёл близко, он открыл глаза и бросился на меня, я взмахнул плёткой и конь рванул со всех ног в лес, увлекая за собой привязанного за борону Лысанку (он думал, что я его, как Шарип, буду хлестать по глазам). Кони бегут по лесу, сметая на своём пути гнилые пни и коряги, я - за ними. Наконец, Сенька зацепился за свежий пень и остановился.

 

Лысанка

 

И вот в 1947 г. мне удалось заполучить Лысанку. Это был замечательный конь: умный, смирный, спокойный, мог увезти любой воз. Иметь хорошего коня была мечта любого из нас. И вот я, не желая с ним расставаться, решил дальше не учиться и работать в колхозе. Много хлопот он мне доставил и много раз чуть не убивал, т.к. стал пугливым по следующей причине. Однажды в обед я поставил его за воротами дома, а сам ушёл на обед. После обеда мы, как всегда, пошли под хируньчик (в тень) покурить и послушать байки Михаила, на которые он был большой мастак.

 

Вдруг кто-то из ребят крикнул, что мой Лысанка бежит. Глянул я и обомлел. Лысанка летит бешенным галопом с одром от телеги без колёс. Мы схватили вожжи, перекрыли улицу и едва его остановили. Он весь дрожит, а задние ноги побил в кровь, так как оглобли были короткие и одёр бил его по ногам. Оказалось, что  брат Василий приехал домой на велосипеде, повернул к дому из-за угла и зачем-то позвонил. Лысанка испугался и вранул, одёр слетел с оси, т.к. не был закреплён. С тех пор он стал пугливым и боялся любого шороха и скрипа.

 

В Атхатуй

 

Окончив сенокос, мы верхом на конях поехали в Атхатуй и на Хогонку смотреть поспела ли рожь. И вот выехали на ровную широкую поляну и кто-то нукнул своего коня и помчался, за ним бросились остальные кони. Я был без седла на толстом потнике, Лысанка рванул галопом и вдруг резко свернул на обочину. Я сковырнулся ему под ноги, он наступил мне копытом на спину. Все бросились ловить коня, а я лежу на земле и не могу вздохнуть. Меня подняли, я кое-как отдышался и поехали дальше.

 

На сантиметр от трагедии. Мы скирдовали пшеницу. снопы подавала сестренница Поли-на. И вот снопы уже начинают падать с воза. Я кричу ей, чтобы подавала бастрик, а она помнёт колоски и зерно в рот отправляет. И тут снопы посыпались, конь рванул. Что делать: если я упаду к нему под ноги, то он меня зашибёт. Оглянулся  назад и мгновенно принял решение. Левой ногой прыгнул на круп лошади, сильно оттолкнулся и прыгнул в сторону. Не успел я приземлиться, как ось телеги чиркнула мне по ноге вскользь. Ещё чуть-чуть и я бы остался без ноги.