11 августа 2010 года ученая общественность отметила 160-летие со дня рождения великого ученого Юлиана Талько-Гринцевича. 16 лет своей жизни он отдал работе в Троицкосавске, нынешней Кяхте. Что привело врача и великого ученого на далекую окраину Российской империи?

Преследование польскости С детства жизнь ученого протекала в условиях войны. В 1863 году, когда Юлиан был еще гимназистом, вспыхнуло третье, самое массовое и длительное восстание поляков против царской России. Дошло до того, что отчаявшиеся поляки создали отряды смертников. Их организовал из добровольцев французский офицер по образцу французских зуавов — легкой добровольческой пехоты. Польские зуавы смерти носили черные накидки с белым крестом, в бою не отступали и не сдавались. В их рядах сражалось и много студентов. На глазах подрастающего Юлиана за причастность к восстанию казнили 128 человек; 12500 выслали в другие местности, в частности в Сибирь. Особенно много польских ссыльных появилось в Прибайкалье и пустило здесь свои корни. До сих пор в Тункинском и Окинском районах Бурятии польские фамилии не редкость. — Моя прабабушка Анастасия из польского рода Заболоцких, сосланных в знаменитую тюрьму — Александровский централ. В наших семейных преданиях сохранились рассказы о польских повстанцах, — рассказывает экономист Илья Никифоров, — в 80-е годы к нам приезжали родственники из Польши.

Надо отметить, что царская система наказаний действовала крайне неосмотрительно. Даже сосланные к Байкалу поляки не смирились и организовали в 1866 году Кругобайкальское восстание. Но это событие заслуживает позже отдельной статьи. Нам же интереснее атмосфера, в которой не мог не сформироваться патриотизм Талько-Гринцевича. Его подростковый период пришелся на военное положение, которое долго сохранялось после восстания в западных губерниях. Мужчинам, кроме крестьян, запрещалось удаляться с места жительства более чем на 30 верст без разрешения местных властей. Поляков лишили даже семейных праздников из-за запрета собираться вместе по несколько человек. За это штрафовали. А 10 декабря 1865 года Александр II утвердил закон, по которому всем высланным из западных губерний предлагалось в течение двух лет продать или обменять свои земли. Но покупать их могли только православные. Виленский генерал-губернатор К. Кауфман в 1866 году запретил под угрозой штрафа употребление польского языка в общественных местах и в официальной переписке, ношение траура, различных польских отличий. Преследовали и обыскивали даже школьников. Поэтому Талько-Гринцевич в 6-м классе ушел из российской гимназии в Ковне. И всю жизнь он вспоминал о ней с содроганием.

Как становятся учеными Диплом врача он получил, окончив врачебный факультет Киевского университета. Решив пополнить знания в Париже и Вене, по счастливой случайности Юлиан оказался в числе первых учеников Парижской антропологической школы. Это и стало переломным моментом в жизни Талько-Гринцевича. Он нашел свое призвание на всю жизнь. К тому же антропология имеет междисциплинарный характер. А уж антропологию человека, которой увлекся Талько-Гринцевич, изучают более 200 наук. Работая врачом на родине, он произвел свои первые раскопки кургана, часть насыпи которого находилась на земле его родственника. Высота кургана в это время достигала 7,56 м при диаметре 30 м. С помощью крестьян-землекопов врач нашел золотые и серебряные скифские украшения, имеющие большую научную ценность. И тут после 14 лет работы на родине Талько-Гринцевич неожиданно покинул ее. Безусловно, Сибирь не могла не привлечь его с точки зрения антропологических исследований. От Варшавы до Кяхты польский ученый с женой одолели более 8,5 тысячи километров.

Город миллионеров Но не стоит думать, что Талько-Гринцевич ехал в страшную глухомань. Для конца ХIХ в. Кяхта была очень даже «продвинутым» городом. Здесь на 9,5 тысячи жителей приходилось 11 врачей с больницей. Талько-Гринцевич с грустью сравнивал Кяхту с огромным Тарским уездом Тобольской губернии, где на 150 тысяч жителей было всего два врача. Кяхта, еще не утратившая статус ворот на Чайном пути, была городом миллионеров.
20—30 купеческих семей жили в своей «Рублевке» — торговой слободе. Правда, декабрист Бестужев, понаблюдав за нравами купцов, метко прозвал это место «Забалуй-городок». Ведь купцы имели свой клуб, сады, музыкантов и хор. А купеческие жены и дочери выписывали наряды из московских салонов на Кузнецком мосту. — Каждая усадьба состояла из нескольких домов с амбарами, конюшнями и напоминала усадьбы русских помещиков, — вспоминал о Кяхте известный ученый и путешественник В.А. Обручев. Путешественник Руссель-Киллуга считал, что если значение города познается по богатству и роскоши его жителей, то Кяхту можно сравнить в этом отношении только с Лондоном или Ливерпулем. Кяхтинские купцы, получая с торговли и контрабанды огромную прибыль, легко транжирили деньги на балы и приемы. Современники вспоминали, что звуки бальной музыки раздавались почти каждый вечер, а хлопки открывающегося шампанского — с утра до вечера. — Там нет гостиниц: их заменяет гостеприимство жителей. Я нигде не едал таких отборных кушаньев, как там, — писал он, — правильной речью и общительностью они не отличались от среднего интеллигента. Кяхта, тогда Троицкосавск, был одним из самых, выражаясь по-современному, космополитичных городов. Представители каких только народов не проезжали и не останавливались в городе — воротах на Чайном пути из Китая в Европу. Кроме бурят и русских, в Троицкосавске жило много монголов и китайцев, частыми гостями были японцы. Поэтому ожидания ученого как антрополога оправдались сверх меры. Работы о сибирских народах он публиковал и в России, и в Польше. Супруги Талько-Гринцевич не могли привыкнуть и долго восторгались необыкновенно «чистой и ясной лазурью небес» бурятских степей. Но было в Кяхте и то, что, помимо смешения рас и языков, шокировало Талько-Гринцевича до последних дней.

Пьянство и обжорство Сам уроженец западной окраины империи, Талько-Гринцевич невольно сравнивал чиновников. — Чиновники восточных краев России были много лучше, взяток они не брали, разве что за редким исключением, — вспоминал ученый и объяснял это тем, что «сибиряк не был склонен их давать». Более того, Талько-Гринцевич отмечал, что в Кяхте чиновники были всегда на виду как «культурные личности», их деятельность подвергалась публичному обсуждению и критике. Нижние чиновники и полицейские были преимущественно местными, а высшие, их называли «перелетные птицы», были приезжими. Но все они одинаково быстро предавались пьянству. Каждый купец считал за честь принять у себя чиновника. И чиновники этим пользовались. Талько-Гринцевич вспоминал в своей книге «О прожитых днях»: «Любой чиновник чуть ли не ежедневно напивался и наедался в купеческом доме, потом одалживал деньги. Естественно, никогда этот долг не возвращался. Поэтому кяхтинские купцы специально заводили в своем ежегодном бюджете определенную сумму для одалживания чиновникам». — Обжорство и пьянство при каждом удобном случае, где женщины не уступали мужчинам, — удивлялся кяхтинцам Талько-Гринцевич. — Активистки основали здесь дамский клуб по борьбе с пьянством, который процветал много лет. Клуб затем распался, а пьянство осталось.

Почти Маньчжурка Как антрополог Талько-Гринцевич весьма заинтересовался и китайским торговым поселком, расположенным с другой стороны государственной границы. Маймачен, ныне это монгольский Алтан-Булак, основали китайские купцы. Название так и переводится как «торговое место». Но не меньше чем внешние данные китайцев, ученого интересовали их традиции. Кяхтинцы с удивлением рассказывали, что в Китае наказание одинаково применимо ко всем нарушителям закона. — Есть деньги — откупаются, плати штраф, нет — вздуют так, как и простого земледельца, — рассказывали кяхтинцы. Еще больше поражал Талько-Гринцевича язык, на котором общались русские и китайские купцы в Кяхте. Это был особый язык, не китайский и не русский, а что-то среднее. Понять его мог только тот, кто много лет торговал в Кяхте. И, несмотря на это, с помощью особого «русско-китайского кяхтинского» языка в Кяхте совершались сделки на огромные суммы. Еще великий ученый, основатель русского китаеведения, отец Иакинф Бичурин открыл в Кяхте первую в России школу китайского языка. Но все же русские купцы на китайском почти не говорили, в отличие от своих китайских коллег. Они все сначала проходили курсы русского языка в Калгане. Только потом правительство разрешало им ехать торговать с Кяхтой. Писатель Дмитрий Стахеев вспоминал, как упрекнул купца из Маймачена за плохое знание русского. Ответ заставил вопрошающего покраснеть. Купец ответил, что китайцы, хоть и плохо, но все же говорят, а русские, имея несколько десятков лет китайское училище, не выучились ни говорить, ни писать. Невольно вспоминается популярная у наших челноков современная Маньчжурия, где каждый торговец не ленится изучить основы русского языка. А много ли наших «многолетних» челноков смогут связать несколько слов по-китайски?

Свыше 500 могильников Шутка о том, что каждый врач имеет свое кладбище, к Талько-Гринцевичу относится буквально. Он исследовал около 500 курганов и захоронений. Страстный любитель древностей, он стал не только активным посетителем музея и библиотеки, но и одним из организаторов отделения Российского Географического общества в Троицкосавске. Неугомонный врач и ученый устраивал отчеты и концерты. А самое главное, за его статьи и работы Географическое общество в Петербурге в 1904 году наградило польского исследователя большой золотой медалью. После десятилетней службы в Сибири ему дали полугодичный отпуск, во время которого ученый посетил родину. На обратном пути в Москве за «Материалы к антропологии народов Средней Азии» Московское общество любителей природы, антропологии и этнографии отметило поляка денежной премией и золотой медалью. Но в Кяхту ученый возвращался уже с неохотой.

Ведь в Кракове готовили к открытию кафедру антропологии. К тому же появились проблемы со здоровьем, и он даже попал в больницу в Верхнеудинске. Прощание с Кяхтой у супругов Юлиана и Кристины Талько-Гринцевич было торжественным. Они оставили добрый след в памяти сибирского общества. Руководство города и жители благодарили ученого, называя его «врачом бедных», за самопожертвование в работе. Наградили и жену за бескорыстный труд в «воскресной школе и доме труда». — Пребывание нашего земляка в Сибири было «собственно научной экспедицией, предшествующей университетской кафедре, — писал о 16-ти кяхтинских годах Талько-Гринцевича другой польский ученый Ян Чекановский.

Сбывшаяся мечта «Из далекого Востока, призванный к очагу польской культуры, я считал это для себя большой честью», — писал с гордостью в своих воспоминаниях знаток новой для начала ХХ века исследовательской дисциплины Талько-Гринцевич. При этом он сомневался в том, сможет ли быть педагогом. К тому же стеснялся своего, по собственному мнению, плохого польского. — Нужно преодолевать определенные трудности, чтобы выражать свои мысли по-польски, потому что на семейном языке постоянно читаю и пишу, и все же шестнадцатилетнее пребывание на чужбине не могло пройти бесследно, — говорил он друзьям. Но открывшийся в ноябре 1911 года факультет антропологии Ягеллонского университета вскоре стал научным центром. Краковские годы жизни Талько-Гринцевича, пожалуй, самые плодотворные, творческие в научной деятельности. Но все планы нарушила начавшаяся Первая мировая война. Она застала супругов Талько-Гринцевич в Петербурге, и они ближайшие четыре года вынуждены были провести в России. В 1915 году бурятская общественность устроила в Петербурге больницу для раненых и заболевших земляков.

Дело в том, что отправленные на тыловые работы в сырой климат Архангельска буряты умирали быстро и в больших количествах. Тогда по инициативе Хамбо ламы Итигэлова в Верхнеудинске создали «Общебурятское общество», куда вошли 120 духовных и светских лиц. Общество собрало для помощи фронту 130 тысяч рублей, а также продукты питания, обмундирование, медицинские принадлежности. Тогда же общество решило оборудовать в прифронтовой полосе лазарет на 30 тысяч рублей. Талько-Гринцевич почти до самой революции 1917 года руководил бурятским лазаретом в Петербурге. На родину он вернулся лишь в 1918 году, где в возрасте 70 лет в создающемся университете Стефана Батория в Вильно организовал факультет антропологии и предыстории. Уходя с должности руководителя первого в Кракове антропологического центра, передал своему преемнику организованную кафедру антропологии «как лучшую из всех обустроенных». Умер «пионер антропологии и преистории в Восточной Сибири» на руках жены в возрасте 86 лет.

Андрей Ян, Информ Полис