Мне бы хотелось рассказать историю моего прадедушки – коренного жителя Новосибирской области.

Введение: Завещание прадедушки

В истории каждой семьи отражается история нашей страны, области: Великая Отечественная война, подъем целины, годы перестройки, репрессии и т.д. А хотелось бы мне начать с небольшой предыстории.

Мой прадедушка, Плотников Михаил Григорьевич, родился ещё в Западно-Сибирском крае. Он прожил долгую, насыщенную событиями жизнь. До конца дней он сохранил ясный ум и хорошую память. Был интересным человеком и удивительным рассказчиком, писал стихи.

Прадедушка - ветеран Великой Отечественной войны, он не дожил до 60-летия Победы всего 4 дня. Прадедушку похоронили, собралась семья, решили отдать награды в школьный музей. Остались, как мы считали, только письма с однополчанами. Но время шло, прабабушка стала часто болеть, решено было забрать прабабушку к себе, а дом продать. Вот тут-то, спустя 6 лет, мы и обнаружили завещание прадедушки. В сундуке, с письмами, находилось 4 тетради с надписью «Мой путь по всей жизни. Если интересно будет, пусть прочитают дети мои, внуки и правнуки. «Моя дорога по жизни». О существовании этих записей не знала даже прабабушка. Я целенаправленно не искажаю ни одного слова.

«Моя дорога по жизни: Детство»

«Как только я стал памятью своей фиксировать своё бытие, я уже работал. Семья наша состояла из восьми человек: Дедушка – Дмитрий Фёдорович, Бабушка – Степанида Ивановна, Отец – Григорий Дмитриевич, Мать – Матрена Никитична, Я – старший из детей, Брат – Леонид с 1923 года, Сестра – Анна с 1925 года, Сестра – Таисья с 1931 года. Я запомнил период НЭПа. Жили единолично, имели 2-3 рабочих лошадей, 2-3 коровы, ну и мелкий скот: овцы, свиньи, птица. Имели с/х - инвентарь: плуги, бороны, лобогрейку, молотилку и пр., работников со стороны не имели.

Я в семье был первенцем. И, как рассказывала моя мать, все хвори, какие только были тогда, ни одна меня не миновала – и золотуха, и оспа. И, может, поэтому меня особенно любила и опекала моя бабушка, Степанида Ивановна, которую я звал просто «баба», а дедушку Дмитрия Федоровича звал «старый». Но он, в отличие от бабушки, меня недолюбливал, он меня просто ревновал к бабушке, потому что я чуть ли не с первого дня стал спать с бабушкой. Мать моя после моего появления на свет тоже сильно и долго болела. И дедушка меня прозвал «Бабушкин Сураз», и так же меня величала бабушка Анна Самотиха, сношенница моей бабушки Степаниды, которая жила рядом. Толстая, среднего роста старуха, своих внуков у неё не было, единственная дочь её Фиона померла на тридцатом году жизни, так и не подарив бабке Анне ни одного внука. И жила бабка Анна с зятем Егором Зыряновым, женив его после смерти дочери на вдове Прасковье Ивановне, женщине тихой и очень доброй. Жизнь наша крестьянская была в единоличной форме, каждый хозяин работал тогда на своем участке земли с участием всей семьи, и мы, дети, работали в поле и дома. Как только начинали держаться на коне верхом, нас использовали на бороньбе пашни или в сенокос подвозили копны, в общем, где только было можно нас использовать, напоить лошадей или стеречь, чтоб не подошли к ним волки, которых в ту пору было не мало в наших лесистых степях.

Случай на водопое

Мне уже было 10 лет, и вот я поехал в обеденный перерыв напоить лошадей, их было две. А поили их из родника в Прямухе, это лог глубокий и такой мрачный, весь заросший кустарником и высоким камышом и осокой, откуда раздавались всегда голоса каких-то таинственных птиц, разные шорохи и шипения. Когда, бывало, въезжаешь в глубину этого лога, всегда испытываешь страх. Я смотрел всегда только перед собой, вперед, боясь глянуть в сторону, как бы ни увидеть там что-нибудь страшное. Сидя на лошади, а вторую лошадь, держа за повод, приходилось управлять одной рукой. Это казалось мне неудобно, и я привязал к поводу второй лошади чересседельник и у меня получился длинный повод. Сидя на коне верхом, я повод второй лошади обвязал вокруг своего туловища, узел сделал петлей, для того чтобы, дёрнув за конец петли, быстро и легко можно было его развязать. Спустившись в лог до половины пути до родника, вдруг лошади мои встали, не желая идти вперед, насторожились. Только я взялся за конец петли, предчувствуя опасность, хотел раздернуть узел повода, обвившего меня, как серой лентой мою дорогу перескочил волк. Лошадь рванула в сторону, и я мгновенно был, сдернут с лошади. Когда я пришел в себя, я лежал в середине талового куста с разбитой ногой, в голове и в боку была сильная боль, лошадей возле меня не было. Я услышал голос моего отца, который кричал, разыскивая меня по кустарнику. Да, видимо, всё же я успел раздернуть узел, иначе был бы или уродом, или совсем был бы разбит о пни и колодины, тащась за напуганным конем на поводу. И вот привезли меня домой, избитого. Больницы у нас тогда не было, даже мед – пункта не было, чтобы оказать мне какую-то помощь, и опять я на бабушкином попечении. Уж куда она, к какой только знахарке меня ни таскала, но все же я пришел в нормальное состояние; ушибы мои вылечили припарками и травами, а испуг весь вылили на воск, в ту пору это считалось высоким мастерством. Долго меня бабушка не отпускала в поле с моими родителями, я помогал ей дома водиться с моими родными и сродными братишками и сестренками, некоторые из них даже ещё на ноги вставать не умели; их сносили к бабушке мои тёти и дяди в немалом количестве, бывало, до десятка человек, а в летнюю пору папам и мамам с ними некогда было возиться, их ждала работа в поле.

Полудница - это что за зверь?

Наши огороды с бабушкой Анной Самотихой (Самотихой её звали, потому что мужа её звали Самойло) разделял только узкий переулок, ведущий к речке. Огороды были большие, по хорошей десятине, и что там только не было: огурцы и арбузы, дыни, лук и репа, конопля и тыква, которые вырастали по хорошему ведру величиной. Но почему-то моя бабушка не любила сеять мак в огороде, зато бабушка Анна Самотиха сеяла маку много, цвел мак красным цветом, бывало, зацветет, словно огненный островок среди огорода. Тянуло меня к этому острову, как магнитом, любил я мак, когда он цветет, да и когда созреют макушки, тоже не мог равнодушно пройти мимо. Заскочу, бывало, нарву пучок – и был таков! Но не мог я укрыться от глаз бабки Анны. Может, и не жалко ей было маку, но я ведь шёл по грядкам, где рос мак, не разбирая дороги, шел через луковые, маковые гряды, круша всю растительность на своем пути.

И вот однажды бабка Анна говорит мне: «Ты, Миша, в наш огород не лазь, у нас там поселилась полудница, такая страшная и злая, она в конопле прячется». Это было для меня серьезным известием. Некоторое время я не только в огород перестал лазить, а даже проулком между огородов ходить перестал. Полудница – этот зверь для меня был неведом, хотя часто слышал от взрослых про полудницу, её представляли как какое-то сверхъестественное существо. И жила она только по огородам. Видел я волков и лис, и даже медведей, убитых нашими охотниками соседями, но полудницу почему-то ни кто и ни когда не убивал. У нас в соседях жила Дарья Перстенева, муж её погиб в гражданскую войну. У неё был сын Трошка, он был старше меня года на четыре, но я с ним дружил и часто ходил к ним. Мать, как всегда летом, у кого-нибудь из богатых работала, потому что жили они очень бедно. А Трошка всегда был дома, и частенько я носил ему, то хлеба стащу у бабки, то ещё что-нибудь, а он мне за это делал луки и стрелы или ещё что мог. И вот я рассказал ему про полудницу в огороде у Самошихи. «Всё это ерунда, - говорит Трошка, - припаси хороший камешек и, как увидишь полудницу, бросай в неё камень, а сам убегай». И вот в один прекрасный день, вооружившись четвертинкой кирпича, я наконец отважился идти в поход за маком в огород к бабушке Анне. Пробирался в полной осторожности, и только достиг грядки с маком, послышался грозный рев неведомого зверя в конопле. На первых порах меня сковало страхом, но, когда я увидел, что из конопли кто-то лезет, голову я не рассмотрел, мне показалась какая-то бесформенная туша на ногах. И вдруг я изо всей силы швыряю кирпич в эту уродину и со всех ног с криком убегаю. Но когда я добежал до городьбы, этот страшный зверь превратился в бабку Анну, что-то громко кричавшую мне вслед. Я тогда, конечно, понял, что произошло, но останавливаться не стал, убежал домой. Бабушка Степанида, конечно, поняла, что со мной что-то случилось, пощупала мой лоб, нет ли температуры, и не велела никуда ходить, предположив, что я заболел от лишнего купания в речке, из которой мы не вылизали целыми днями чуть не до самой осени, если дни были теплые и нас не задерживали дома каким-нибудь делом. Да, я всё понял, что произошло в огороде. Это, оказывается, бабка Анна, заметив моё намерение забраться в огород, спряталась в конопле; завернув свой огромный сарафан себе на голову, на карачках выползла из конопли задом наперед, ревя страшным жутким голосом. Кирпич, брошенный мной, угодил ей по попе, и теперь она, прихрамывая и поохивая, приближалась к нашему дому. Это я увидел в окно. Бабушка моя была тоже в доме, но приближения своей кумы к нашему дому не видела. Что мне было делать? Выбежать из дома значило попасть в дверях прямо в руки бабки Анны, и я решил забраться на полати. Это было самое надежное моё убежище от всех бед, потому что бабкам, ни той, ни другой, на полати не забраться. Это сулило мне избежать наказания, если не совсем, то хотя бы на время, а за это время у бабушки отойдет сердце. Она хотя всегда старалась оправдывать мои проказы, но бывало и наказывала, хватала опояску, зажимала мою голову промеж ног, высоко замахивалась, но опояску опускала легко, не причиняя мне сильной боли, но зато громко ругалась: «Ах ты! Запорю до смерти!». Во время такого наказания дедушка бывало говорил: «Орет как медведица, а муху с Мишкиной попы согнать опояской не может, одна опаска: не оглушила бы своим ревом парнишку, а то глухой будет!» Тем временем бабка Самотиха уже зашла в избу и крестится на образа, проходит в передний угол и со стоном садится на лавку. «Кума! Что с тобой?» – кинулась моя бабка к ней, – «Что со мной, спроси у своего сураза, он меня чертёнок чуть не убил кирпичом, хорошо ещё, что я задом пятилась из конопли, а если бы головой вперед, он бы вышиб мне мозги!» - и рассказывает по порядку весь состав моего преступления и про свой способ избавить свой огород от моего набега. Но тут уж моя бабушка задета за живое место: «Ты что, старая, с ума сошла? Да как ты додумалась пугать так ребёнка? Ты мне его идиотом можешь сделать! Испугалась, что чуть он тебе мозги не выбил? Да у тебя их в голове и коту, лизнуть не хватит!» Долго после этой истории мои бабушки сердились друг на друга, а я отделался легкими шлепками по попе.

Наган

На одиннадцатом году я пошел в школу в первый класс. Школа наша была на горе возле церкви, а внизу в поповском доме организовали школу, которая называлась ШКМ (школа крестьянской молодежи). Эта школа была семилетней, учитель первого класса был мужчина лет сорока, звали его Михаил Степанович по фамилии Аношин. В этот год (в 1929) приехал к нам некто Шматко Куприян, первый коммунист в нашем селе, и он организовал сначала товарищество по совместной обработке земли, и тут же вскоре стал организовывать колхоз. Первое его название – «Имени Блюхера». В организации колхозов очень сильно мешали так называемый зажиточный класс, они распускали слухи, что советская власть долго не продержится и что вернутся старые порядки и опять разгонят колхозы, а землю отдадут старым хозяевам. А поп Анатолий, тот проповедовал людям, что колхоз – это затея Антихристов, что это великий грех перед Богом. Но тут пришло указание правительства выселить кулаков-богачей, и осенью около тридцати хозяйств были выселены в Томскую область, в Нарым, а попа Анатолия арестовали, были слухи, что он хотел организовать нападение на Актив села. Ну а семью его тоже сослали вместе с кулаками. Шматко Куприян жил против нашей теперешней мастерской, чуть позади, где сейчас построен завод травяной муки. У Шматка был сын Михаил. Я очень с ним сдружился, он был мой ровесник. Наши родители тоже дружили, особенно матери. Михаил тоже был старший из детей Шматков, и нам приходилось часто быть у них одним, без присутствия взрослых. И вот он однажды решил похвастать, что у них есть наган (тогда коммунистов вооружали для самообороны против противных элементов, их тогда хватало всяких). Открыл ящик, там, в кобуре лежал этот наган. Михаил знал, как из него стрелять нужно, а я его увидел в первый раз. Тут мы услышали, что плачет на улице их девочка лет трёх, она была больная, не могла ходить, даже не стояла на ножках, наверно, была простужена. Её выносили на улицу, и она там на солнышке сидела. И вот на неё, оказывается, напал индюк. Михаил выбежал из дома к этой девочке, забыв спрятать наган. Я остался в избе, и мне очень захотелось нажать крючок, отчего, как объяснил Михаил, должен произойти выстрел. Я стал давить на него пальцем, но не мог отжать боёк. Я тогда начал поднимать вверх и вниз, и вдруг произошел выстрел. Я сильно перепугался и бросил револьвер на кровать. По счастью, ствол нагана был направлен вниз, и пуля пробила пол, ушла в подпол, а если бы я держал ствол выше, могло быть несчастье, пуля могла бы вылететь в окно и кого-нибудь зацепить. Попало нам тогда обоим от наших отцов за эту практику.

Волчья блокада

Ну, если вас интересует, то ещё расскажу об этих зверях, у меня было много встреч с этими агрессивными животными. Уже осенью после уборки хлебов поскотина открывалась, и личный скот мог проходить в степь, и тогда люди огораживали стога сена от потравы скотом. И вот мой отец поехал, чтобы загородить свои стога, а их было до десятка, за один день не управишься. А вот для веселья, как он говорил, он взял меня с собой в степь. Предстояло ночевать в поле, поэтому взяли с собой продукты. Весь день отец рубил жерди и колья, а я ( мне было не больше 9-10 лет) мог только разве собирать хвою. Я целый день бродил по березнякам, то собирал ягоды костяники, то то просто интересовался всем тем, что могло занимать мою детскую душу. А у нас была кобыла с жеребёнком, жеребенок был уже большой, месяцев 5-6 от роду, кобыла была на длинной веревке (на приколе), и жеребёнок далеко от неё не отходил. Я увидел, что большая серая собака заигрывает с жеребёнком. Схватил я палку и кинулся на эту собаку. Она отбежала метров сто и в пустыре залегла, Но тут меня окликнул отец, ему потребовалась моя помощь. Я спокойно оставил эту собаку и пошел к отцу. Когда пришел, сказал ему об этой собаке. Отец вдруг схватил топор и побежал туда, потом уж объяснил мне, что это был волк.

Вечером, когда отец закончил работу, солнце уже село, лошадей подвели ближе к избушке. Отец на костре стал готовить ужин; В Прямихе завыли волки, судя по голосам волков было не меньше десятка. Но отец беспокойства не выражал, наоборот, шутил, что волки дают нам концерт. А волки приближались, их голоса раздавались все ближе и ближе, забеспокоилась кобыла; конечно, её можно было отпустить, и она бы убежала домой, но она была нужна завтра подвозить жерди к стогам. И вот волки уже приблизились настолько, что хотя уже было темновато, можно было увидеть мелькание глаз и чавканье зубов. Но что делать? Сами мы можем укрыться в избушке, а куда девать лошадь с жеребёнком? На гуманность зверей рассчитывать нельзя, огнестрельного оружия у нас не было. Избушка была большая, но двери низкие и лошади не пройдут. Но делать нечего, и отец решил попробовать все же завести лошадь и жеребёнка в избушку, и, если уж ничего не выйдет, тогда отпустить, пусть бежит спасается как ей удастся. Когда он подвел кобылу к двери избушки, она встала на колени и почти ползком зашла в избушку, а за ней залез и жеребёнок. Двери закрыли на крюк и всю ночь до самого утра волки осаждали наше жильё, дрались, чавкали зубами, а то принимались выть. Только с рассветом волки сняли с нас блокаду и удалились.

Засуха

Да! Кулаков-то сослали, колхоз организовали, но против встал очень сильный враг: засуха. В 1930-1931 годах не выпало ни одного дождя за всё лето, посевы выгорели полностью, и семена не собрали, наступила голодовка, зиму жили на лебеде и уничтожали, у кого был какой скот. Наступила весна, ездили перетрясать старую солому и мякину и собирали всякую съедобную траву и корни. Всё ели, лишь бы выжить, правда, в Алтайском крае было лучше с хлебом, ездили туда, выменивали на вещи отрубей или немного муки. И вот, помню, поехали отец и мать и взяли меня за Обь за хлебом, остановились в селе Мосиха ночевать на квартире, а хозяин говорит: «Съездил бы ты на мельницу нашу, там частенько кое-кто продает муку». И вот отец оставил нас на квартире, а сам уже к вечеру поехал на мельницу, взяв кое-что из вещей. Приехал оттуда весёлый, за яловые сапоги удалось целый пуд муки купить. Дождавшись утра, мать решила испечь лепешек. И когда стала замешивать, оказалось, что это была не мука, а белая глина, растертая в порошок. Ездил отец на ту мельницу с целью узнать кто ему уступил этой муки, но люди ничего ему не сказали. Может, правда не знали кто или не хотели выдавать товарища. Так и пропали сапоги даром, всю жизнь отец вспоминал про эти сапоги.

Самостоятельный - кормилец семьи в 14 лет

В 1933 году отец заболел дизентерией. Болезнь была очень тяжёлой и продолжительной, с мая месяца до ноября. Отец буквально лежал в постели. Больницы тогда не было в деревне, да и в районе была только амбулатория. Положение для нашей семьи сложилось очень тяжелое. Сестры были ещё малы, Таисье всего было 3 года, Анне 8 лет, Леониду 10 лет. Мать, естественно, не могла отлучаться из дома, ещё и за отцом требовался уход. Но у нас была лошадь, и вот мы со сродным братом Бушуевым Николаем (он был уже взрослым, но тоже больной, его в лесу придавило сосной. После этого он долго болел и в описываемое мной время, хотя и уже ходил на ногах, но работать не мог: болела спина. Но они тоже имели лошадь) организовали вроде кооператива, если можно так назвать. В то время ещё много было единоличников, но многие не имели лошадей. И вот я под командой старшего Николая Бушуева пахал на конях и выполнял все другие работы. Мы с ним посеяли по полгектара проса, соток по 10 льна . Мы нанимались вспахать и заборонить людям поля. Заработок выражался натурой: зерном, картошкой, молоком и мясом, бывало, платили и деньгами, но редко. Всё это делили пополам, а осенью, справившись со своим урожаем, тоже помогали людям, тогда ещё были конные молотилки и лобогрейки у некоторых, так вот их машины и наши кони тоже занимались заработком. И таким образом, я, 14-ти летний мальчишка, обеспечил на зиму семью дровами, сеном и необходимым продовольствием. Вот так проходила моя юность. А зимой я ходил в школу, в 1934-м году учился последнюю 5-ю зиму. А кончил 6 классов, потому что в первый класс я ходил всего одну неделю. Меня подготовил отец, который имел 4 класса приходской церковной школы, так что я, поступая в 1 класс, мог свободно читать, писать и считать до сотни и знал 4 действия арифметики.

Первая машина: «Смотрите, да у неё глаза есть!»

С 1933 года понемногу жизнь стала входить в рамки, организована была в с.Лужники МТС. Государство стало помогать колхозам кое-какими машинами, стали давать колхозам полусложные молотилки, которые обмолачивали хлеб. Эта машина приводилась в рабочее положение небольшим движком, а вскоре, примерно в 1935 году, стали появляться первые трактора. Это американский «Фордзон» и наш отечественный СХТ3 (колесный). Помню, как впервые в деревню приехали на легковом автомобиле, марку я, может, неточно назову, но вроде машину называли «Эмкой». Машина пробежала на улице со стороны Сузуна и остановилась в центре возле магазина. Все, старые и малые, сбежались посмотреть на чудо, ни кто её не везет, а она катится. Мы, ребятишки, так и думали, что в середине там, где-то все же кто-то сидит живой: «Смотрите, да у неё глаза есть!» - и каждый старался хоть и с опаской пощупать её рукой. Надо было увидеть, как шофер дал сигнал, что произошло: чуть не подавили друг друга в панике, шарахнувшись от машины, и какое удовольствие для шофера, который покатывался со смеху, сидя в кабине. А вскоре, где-то через год, в Красный Камешок из Лушников к нам к нам переехала МТС, и я лично удостоился того, что жил со мной в соседях тракторист Степан Кривчиков. Я вплотную познакомился с машинами и с живым трактористом, который терпеливо объяснял мне, что трактор двигается от энергии сгораемого керосина внутри цилиндра и давления газа на поршня. Тогда я понял, отчего машина может двигаться.

Моя юность

В 1937–м году мои родители уехали в Заковряжино и там устроились работать на базу «Заготскот», которая находилась в 2-х км. от села, в живописном месте на берегу речки Сузун, окаймленной черёмухой и берёзками. Небольшой посёлочек в 10-15 хатёнок, с обширными загонами для скота и привольными выгонами, озёрами и болотами, кишащими всякой дикой живностью: утки, гуси, журавли. А тетерева устраивали свои тока весной буквально за нашими огородами. Красота природы, особенно весной и летом, так очаровала меня в ту пору ещё молоденьким парнем в 17 лет, что вот уже прошло сорок лет, а я не могу те места вспоминать без замирания сердца и умильных слёз. Три года жизни в ту пору, несмотря на нелегкий труд по содержанию животных, я считаю наградой за всё моё детство и последующую мою жизнь вплоть до сегодняшнего дня. В свободную минуту можно было взять ружье или удочку или просто прогуляться по берегу Сузуна вплоть до самого Шипунова. Это было большим удовольствием.

Армия

В армию меня взяли в сентябре 1940 года, и я попал сразу в г. Владивосток, на 2-ю речку, курсантом в полковую школу. Но пробыл там недолго, месяца два, и нас привезли на станцию Хороль. Там располагался 37-ой легкоартиллерийский полк. Пушки были 76 мм. Я стал сначала связистом, а потом почему-то меня перевели огневиком в орудийный расчет, и был я вторым номером, т.е помощник наводчика орудия, командиром расчета был сержант Баширов, небольшого роста татарин, очень подвижный. Мы с ним тесно сошлись, дружили, насколько можно дружить в армии рядовому с командиром отделения. Он меня старательно учил орудийному делу, наводке орудия и устройстве его, т.е. материальной части. Артиллерия наша была на конной тяге, и лошадь нам доставляла основную тяжесть нашей солдатской службы. Каждый день их чистили утром и вечером, и каждую неделю водили в баню для лошадей, мыли с мылом. Если на выводке (смотре) окажется перхоть в шерсти лошади, опять заставят мыть вне очереди. В апреле 1941 года нас посадили на поезд в товарные вагоны без техники и повезли на запад. Мы ехали 30 суток, и где-то в середине мая 1941 года высадили в Прикарпатье, Ивано-франковская область, г.Долина. Мы разбили палаточный лагерь в молодом дубняке в 10 км. от города. Дня через два получили горно-вьючные пушки 76 мм. и лошадей. Но это полк был стрелковый, где было две батареи из 8 пушек. Занялись изучением незнакомой техники, хотя незнакомая она была только тем, что она разбиралась и вьючилась на специальные седла на лошадей и собиралась. На разборку и сборку давалось несколько минут. В орудийный парк привезли сотни три ящиков снарядов (в ящике 5 штук). Снаряды были разные: бронебойные, осколочные и шрапнель. Занялись их протиркой и переборкой. Сколько мы этим занимались, не помню. Нам говорили командиры, что будут занятия по стрельбе прямой наводкой и с закрытых позиций, в общем, маневренные занятия.

Великая Отечественная война

21 июня 1941 года нам привезли картину «Чапаев» и показали на улице. Это была суббота, последняя перед Отечественной войной. На завтра нам обещали выходной. Но выходной нам этот не суждено было использовать. В 6 часов утра нас разбудили сильные взрывы бомб и треск пулеметов, завывание авиационных моторов. Наш лагерь бомбили. Ещё не осознав, что случилось, мы уже увидели убитых и раненых наших товарищей и потеряли почти половину лошадей. Но пушки наши уцелели, и часа в два дня мы уже заняли оборону западнее города Долина. Вот тут нам сказали командиры, что на нашу страну напали германские фашисты, на очень широком фронте перешли нашу границу и бомбят наши города до самого Днепра. Настроение наше было подавлено, все были какими-то испуганными, ведь и то сказать: мы были ещё юнцы, не всем было по 20 лет, были и моложе, и далеко не каждый видел человеческую кровь и убитых людей. На позициях, которые мы заняли, простояли этот день и всю ночь, но на нас никто не наступал, передовые пограничные и стрелковые войска наблюдали, что противник сосредотачивается, есть танки и много живой силы, но стоят на месте, над нами только пролетают самолеты немецкие, но не бомбят, может, не замечают нас (мы неплохо замаскировались, благо в Карпатах маскироваться легко). Но правее нас и левее слышна артиллерийская стрельба и сильные взрывы, идут разговоры, что мы оказались в глубоком коридоре и нас могут отрезать. Поступил приказ отступать, но только нужно дождаться темноты, иначе могут нас разбить с воздуха. Едва дождавшись вечера, ещё засветло мы снялись с позиций и пошли в сторону Львова. Не доходя г.Львова, нам наперерез немцы выбросили парашютный десант, но наши впереди идущие разведчики нас предупредили, и мы уже знали, что нам придется скоро вступить в бой. Бой был короткий, десант быстро ликвидировали. Мы из своего орудия (я хорошо запомнил) израсходовали 10 снарядов осколочных, но вблизи нашего орудия разорвалась небольшая мина и убило человека, осколок попал в голову. Потом мы отступали без особых происшествий до самого города Бар, но, пройдя город, нам приказали занять оборону. И вот, заняв оборону, мы простояли ночь, а утром против нас появились немцы, и мы приняли с ними бой. Четыре танка двинулись на наши восемь орудий, а позади танков пошли пехотинцы. Я не помню точно, все ли их танки мы вывели из строя, только помню, что мы с одного танка сбили гусеницу, но он стрелял из своей пушки и снаряды пролетали мимо нас. Мы перекатили своё орудие на другое место, но тут ещё ударили наши откуда-то с закрытых позиций, и немцы окопались, перестали наступать, наверное, ждали себе подкрепление.

Булатный конь по кличке «Кончик»

 

В этом бою у нас перебили и покалечили почти всех лошадей, у меня был булатный конь по кличке «Кончик», ему перебило переднюю ногу, выше щётки, и мне командир батареи приказал его застрелить. Не могу без волнения вспоминать, как мне его было жалко. Я как будто своего хорошего друга, ни в чём неповинного убивал. Я наставил в упор ниже уха наган ему, отвернулся и нажал на спуск, и даже не оглянулся, как он падал. Ребята шутя кричали мне: «Смотри, он тебе ногой машет!» Но мне было не до шуток. Я чуть ли не плакал.

И вот опять отступаем

Орудие катим на себе, помогают стрелки, вот уже до города Винница остается 40 км. Опять стычка с немцами, танков, правда, не было. Я даже не знаю, как это случилось. Ведь сзади нас были наши войска, и вдруг нас нагоняют немцы на мотоциклах (их было много, до сотни). Мы развернулись для боя, но у нас совсем мало было снарядов, штук 15 на орудие, которые мы быстро израсходовали. А немцы палят по нам из пулеметов и автоматов, многие ранены, есть убитые, нам приказывают вывести из строя орудия и действовать личным оружием. Забрали мы замки из орудий, закопали их в землю, но у нас совсем мало и патронов, а немцев всё больше. Они хотят нас всех захватить, потому что начали обходить с фланга, мы поспешно уходим лесом. Нас немного, человек 30-40. Командиров, кроме сержантского состава, нет, они видимо, ушли с другими группами.

Город Винница

Добрались до города Винница, там был сборный пункт для разбитых частей. Там нас снабдили необходимым оружием, сформировали в роты батальоны, и даже не знаю, был ли какой номер у нашей вновь сформированной части. Немцы подошли к Виннице, начали обстрел из орудий по городу, и мы вынуждены были уйти. Окопались в 10 примерно км. от города (восточнее), и я тут слышал разговор: будто бы приехал маршал Буденный, он в начале войны был назначен командующим юго-западного направления. И вот сказали, что он приказал взять Винницу и удерживать её до приказа. К нам присоединилось много людей, пожилых, только что мобилизованных. Артиллерии у нас почти не было, за исключением 3-4 пушек 45 мм. и штук 5 – 76 мм. Вот и вся артиллерия, и у тех снарядов по десятку или по два, попукали они немного, и мы пошли на город. А немцы молчали, ни одного выстрела. Но когда мы подошли вплотную к городу, слева по нам ударили из пулемета. Там была кирпичная будка, какие строят на железных дорогах. И вот из этой будки бьют пулеметы. Нашему взводу, которым командовал старшина, фамилии не помню, приказали обойти эту будку и уничтожить пулеметы. В взводе нас было человек 30, и вот все мы пошли, где ползком, где перебежками обошли эту будку с другой стороны. И вот подползли, метров 50 осталось, команда «Взять!». На ура все бросились к будке, орём «Ура!». А немцы как будто ждали нас. Как застрочили по нам! Меня сразу ударило по обеим ногам, и не знаю, кому удалось остаться невредимым. Но после, когда я уже отполз в балку, нас собралось около десятка человек, и почти все ранены в ноги. Стрельба прекратилась только к вечеру, и мы все лежали перевязав раны, кто имел индивидуальный пакет, а кто просто обмотками, у меня левая нога была разбита разрывной пулей, а правая простой. Я много потерял крови, меня перевязывал какой-то пожилой старик. Ту ногу, которая пробита разрывной пулей, он забинтовал пакетом, с обеих сторон наложил толстые тампоны, а правую затянул обмоткой. Наступила летняя темная украинская ночь, но почему ни одного выстрела неслышно? Нас никто не забирает, нет ни санитара, ни одного здорового человека. Короткая летняя ночь. Вот уж где-то слышно петухов, толи где село недалеко, толи в городе есть эти домашние птицы. Бойцы, которые ранены легко в одну ногу или руку, все куда-то ушли, нас осталось немного, всего человека 3-4. Вдруг слышим голоса людей, но не поймем ещё, кто это? Может, немцы. Но ясно расслышали смачную русскую матерщину и поняли, что это наши. Стали их звать, чтоб случайно не прошли мимо, не заметив нас. К нам подошли человек пять наших солдат, они нам сказали, что сейчас пошлют за нами подводы, и ушли. Правда, через час подошли подводы, оказалось, что раненых много, брали на повозку двух лежачих и двух-трех сидячих.

Ой, какая трудная была дорога в Кировоград

Ой, какая трудная была дорога! На каждом ухабе страшная боль, заходилось сердце. Не знаю, то ли я спал, то ли был без сознания, только когда я очнулся, то увидел, что мы находимся в густом фруктовом лесу, где были видны небольшие красные плоды. Это были вишни, которые я до сих пор не видывал и не едал. Во рту всё пересохло, даже кажется, язык присох. Тут я увидел тучного человека, наверно, это был санитар, и стал просить у него воды пить, но он мне вместо воды дал 3-4 вишни или черешни (я и теперь разницу в них не знаю) и ушёл. Тут подошли две девушки в военной форме, сняли мне жгут с левой ноги и перевязали заново ноги, на левую наложили шины. К вечеру нас опять погрузили на подводы и повезли, подвод было много. К утру привезли нас в Кировоград уже на машинах. Там нас сгрузили около двухэтажного дома и уложили прямо на земле, говорят, что в доме всё занято ранеными.

Города Умань, Днепропетровск, Ставрополь

Что там делали, не помню, а ночью опять на машины и повезли на станцию, помню, ещё выгружали нас в городе Умань, но так как немцы быстро продвигались, нас там тоже не задержали, а повезли дальше, в город Днепропетровск. Там мы лежали, наверно, с неделю или даже больше, там уже мне наложили гипс на обе ноги. Но в городе Днепропетровск каждые сутки бомбили немцы, и, может, поэтому нас повезли дальше. Ещё где-то сгружали, уж и не помню, вроде станцию называли Подгорная. И вот уже в спец. Санитарном поезде нас наконец привезли в г.Ставрополь, где я пролежал больше шести месяцев, даже номер госпиталя помню - 1626, и он был размещен в сельскохозяйственном институте.

Доктор Макаров

Там очень хорошо нас лечили и кормили, хирургом там был некто Макаров. Очень заботливый и душевный человек этот хирург. Лет ему было 40-45, бледный и худой, да и очень трудно ему было, ведь нас там было очень много, наверно, недосыпал бедняга и сильно уставал. Кроме всего, нас здесь культурно обслуживали, приезжали артисты, певцы и музыканты, ставили концерты прямо в палатах. Но был ещё и клуб, где показывали кино и ставили постановки, и даже те, которые не могли ходить, чувствовали себя нормально, их носили на носилках в кино и на постановки, и меня раза два носили, пока я не мог ходить на костылях. Там в клубе было такое приспособление, где носилки с человеком подвешивались. За всё время ни одной бомбежки не было, как будто и не было войны.

Но немцы продолжали углубляться в территорию нашей страны

В конце февраля 1942 года меня выписали. Я ходил уже без костылей, но левая нога полностью ещё не закрепилась, даже не полностью зарубцевалась рана. Эх! Был бы я не сибиряк, а хотя бы волжанин! Меня отпустили бы на 3 месяца домой на поправку. Но в Сибирь было трудно проехать, дорога была занята. И поэтому меня отправили на Кавказ, Грозненская область, станция Щедринская, вот район забыл: вроде Шелковический или Михайловский. Станция эта стоит на самом берегу реки Терек, но до того грязная, по улице идти – ног не вытащишь. Живут там русские, чеченцы, ингуши и кабардинцы. Было нас там около сотни человек. Жили в школе, кормили очень бедно, суп только из фасоли, заправят баночкой консервов, 600 гр. хлеба черного. Правда, нас подкармливали жители, часто угощали нас кукурузными лепешками, но зато виноградного вина молодого было вволю, но пьяным никто не напивался, толи вино было слабое, толи просто боялись напиваться допьяна. Прожили мы там месяца два, даже меньше, и нас направили на Кубань, станция Ленинградская (Уманская), там формировался 543 истребительный противотанковый артиллерийский полк. Вот мы и влились в этот полк. Но только артиллеристы, те которые служили до войны, вернее до ранения, в артиллерии. Полк был сформирован почти только из кубанцев и донцев, за исключением нас, прибывших из госпиталей, уже опалённых войной людей. Получили орудие 76 мм. довоенного образца, с тяжёлыми клепанными станинами, и трактора тягачи с кузовами Сталинградского тракторного завода. В июне месяце 1942 года мы погрузились в эшелон и двинулись на фронт через город Ростов-на-Дону. Выгрузились на станции Елец и сразу же двинулись на Орловщину. Только мы отъехали от станции 15,, как нам доложили, что немцы станцию сильно разбомбили. Наверно, какой-то гад доложил им, что прибыло крупная артиллерийская часть. Прилети они двумя часами раньше, наш полк мог бы попасть под бомбежку.

В обороне

В Орловской области под городом Ливны мы простояли в обороне до самой зимы на этих позициях, зимой перешли к городу Севск и тоже стояли в обороне, правда, были короткие бои местного значения, но ни мы, ни немцы не сошли со своих позиций ни на шаг. Сильные бои в это время шли в районе Сталинграда, Москвы и Ленинграда, но мы про это знали только из фронтовых газет и со слов командира. Но под Москвой и Ленинградом немцев сильно лупанули, потом уничтожили под Сталинградом, где даже сам фельдмаршал Паулюс сдался в плен со своей армией. Наши войска Брянского фронта, а затем 2-го Белорусского стояли как бы в большой подкове, как её потом назвали «Орловско-Курская дуга».

Вот настала и наша очередь повоевать

Вот и решили немцы отрезать нас в этой дуге и уничтожить. Вот настала и наша очередь повоевать. Серьёзно. Многие ещё были не обстреляны в боях, да я и сам в больших сражениях ещё не был, приходилось только сдерживать противника, да отбивать его мелкие вылазки, но то что нам пришлось испытать в этой Курской битве, боюсь, что не хватит у меня слов и умения всё рассказать. Помню, в июле месяце, не так далеко от города Севска нас поставили на прямую наводку для отражения танковой атаки. Орудия были рассредоточены метров в 200 друг от друга, всего 24 орудия. И вот где-то часов в 9-10 утра немцы пошли на нас танками. Сначала они бомбили нас с воздуха. Сколько пошло танков, я их, конечно, не считал, но много, около двух десятков. Началась настоящая дуэль, они палят в нас, а мы в них. Орудия на их танках не хуже наших, даже ещё мощнее, но они стреляют на ходу и поэтому бьют с промахом. Я наводчик орудия, и мне по сторонам смотреть некогда, бью по танку. Первый выстрел – промах, второй попал, но танк не горит, только остановился, наверно, повредил ходовую часть. Навожу третьим, но не успел произвести выстрел, какая-то другая пушка лупанула по моему танку, и он задымился. Я стреляю по второму, но тут сзади нас подошли наши танки и тоже открыли огонь по немцам. Мы оказались между танками. Вот горят несколько немецких танков, и горят наших два танка. Дым, грохот разрывов и стрельбы, горящие танки взрываются, от них летят башни с оружиями до сотни метров. Я не знаю, с чем можно все это сравнить, просто какой-то ад. До начала боя все боялись за свою жизнь, нервы были напряжены, а сейчас, когда начался такой кошмар, за жизнь уже никто не боялся, как будто забыли, что кого-то может убить или раздавить гусеница, у всех азарт боя, как бы больше нанести ущерб противнику и не пропустить его в глубь обороны. Приполз к нам старший лейтенант, говорит: «Менять надо позицию, но тягачам не подойти, надо катить орудие на руках», а нас осталось четыре человека, двоих ранило. Оставляем двоих у орудия, а двое, командир орудия и я, полезли выбирать новую позицию впереди горящих танков. Но сильный пулеметный огонь со стороны немцев не дает продвигаться, спрятались за подбитый танк, чтобы обдумать, что делать, танк этот не горел, но он был пустой, ни кого там не было, у него только разбиты гусеницы, выбиты катки, и орудия, т.е. башня, видимо, заклинила. Через 5 минут в этот танк попал снаряд и он загорелся. Новую позицию нам занять не удалось, только ночью мы выбрались с орудием отсюда и заняли другую позицию впереди битых танков. Вправо от нас была деревня, кажется, её называли Лемешовка, она была занята немцами. Как только начался другой день, немцы возобновили атаку танков. Я своим орудием опять подбил один танк, но правее нас два наших орудия немцы разбили, и один танк зашёл нам почти в тыл. Мы его заметили поздно. Нужно было разворачивать орудие не менее как на 45 градусов, это сделать явно нам бы не успеть. Мы успели укрыться в ровике, и танк в упор расстрелял наше орудие. Но гусеницами давить не стал, потому что его наши, видимо, ударили взад, и он загорелся. И так мы остались без орудия, да и не только мы, наш полк потерял 20 орудий.

Рядовой Гаркуша Гаврил

Нам приказали помочь стрелковому батальону, которому мы были переданы. На следующий день, как только рассвет наступил, ударили наши «Катюши» по обороне немцев в районе этой ближней деревушки, и сразу же наш батальон кинулся бегом на штурм этой деревни. Но немцы боя не приняли, а в панике, бросив свою оборону, побежали. Добежав до немецких окопов, меня остановил пехотный офицер. Он приказал мне взять одного из своих артиллеристов и проверить всю траншею противника. И тут мне как раз попал рядовой Гаркуша Гаврил. Я его не забуду до конца своей жизни. Если бы не он, не писал бы я сегодня этих строчек. Мы с ним договорились, что он пойдет в одну сторону траншеи, а я в другую, быстрей проверим и будем догонять своих, захватили по пять ручных гранат Ф-1 и пошли. Подобравшись к блиндажу, бросали гранаты и шли дальше. Я уже вижу конец траншеи, но есть ещё один блиндаж. Надо проверить, может, какой-нибудь гад остался жив. Готовлю гранату, чеку выдернул в левой руке автомат, в правой – граната. Уже замахнулся бросить её в блиндаж, как вдруг из блиндажа выскочил немец, и я растерялся. Мне нужно было бросить гранату за бруствер окопа и действовать автоматом. Можно было его пленить. Но я растерялся. Бросить гранату под ноги этому фрицу – мы неизбежно погибнем оба, а, может, блиндаже ещё кто-то есть. Но сзади меня короткая автоматная очередь – и в траншею соскакивает Гаркуша, этот шестипудовый богатырь 2-х метрового роста, он добивает немца. Я бросаю гранату, и мы догоняем своих друзей. До этого дня и до конца войны я никогда не испытывал такой растерянности, ведь я уверен был, что там никого нет. Я проверил 5 или 6 блиндажей, они были пусты, а тут: На тебе! Какой сюрприз! Но на войне всегда надо быть готовым ко всякими неожиданностям. Курская битва длилась очень долго, наверно, месяца два. Наши войска одержали полную победу. Ох, и полупили мы их! В составе стрелкового батальона мы действовали дня три, а потом получили новую технику. Орудия нам дали Зис-3 76 мм., дутые станины, лёгонькие, наполовину легче наших старых довоенных орудий, и для тяги получили американские машины Шевралеты. Курскую компанию мы закончили, помню, село Сухачёво, вроде район Михайловский.

Нет ничего страшнее и хуже войны

Да, дорогие мои, нет ничего страшнее и хуже войны, бывали дни, что нечего было покушать, нет возможности подвезти питание. А как жили мирные жители фронтовой полосы, жили тоже в землянках или просто в погребах. Это особенно в Белоруссии. Наверно, ни одной республике нашей страны так не пришлось тяжело, как Белоруссии. Это лесистая и болотистая республика, там очень активно действовали партизаны, и немцы почти все села спалили дотла. Видел я и раненых детей, и женщин, и стариков. Это очень тяжело было видеть.

Мы шли с тяжелыми боями

С тяжёлыми боями мы шли на Речицу, Бобруйск, Барановичи, форсировали речку Десна и, наконец, Днепр. Эту реку мы форсировали на г.Лоев. Нас поставили на самом берегу с задачей давить прямой наводкой огневые точки немцев во время переправы наших стрелковых подразделений. И мы эту задачу выполняли. От нашего огня захлебнулся не один пулемет. Но вот переправилась наша пехота. Немцы бросаются в контратаку. Сказали, что у них там бронемашины, и нашей батарее приказали переправить на тот берег орудия на плотах. Сколотили плоты, укрепили орудие, взяли снарядов пять ящиков и давай на тот берег. До берега не добрались ещё метров 15-20, а немцы бьют из орудий наугад. У нас перевернулся плот, потому что сместилась пушка на одну сторону. А вода холодная, конец сентября. Пока вытащили пушку (и это все под обстрелом немецкой артиллерии), наступила ночь, холодно, укрыться, согреться негде, костер не разложить. Утром у меня заболели зубы, наверно, простудил я их. Но стоматологов там не было, комбат мне шуткой сказал: Ничего, Сибиряк, злее будешь. И вот упросил шофера Медведева, он мне плоскогубцами вырвал больной зуб. То ли потому что вышло много крови, простуженные зубы болеть перестали.

Смерть лейтенанта была отсрочена

За городом Лоев у нас ещё был один эпизод достойный, чтоб о нём рассказать. У нас, хотя переправу уже наладили и машины тягачи пришли, очень мало осталось снарядов и почти пустые баки в автомашинах. Нам было приказано рассредоточиться и замаскироваться, нашему расчёту досталось место на высоком берегу Днепра, а внизу была большая луговина, заросшая мелким кустарником и камышом. Когда наши ребята собирали материал для маскировки, из камыша засвистели пули. И мы решили выстрелить картечью по этому камышу. После выстрела из камыша выскочили до полусотни немцев и побежали, и я их почти всех в упор расстрелял картечью. Раненых было мало. Когда мы пошли проверять, один раненый немец притворился мертвым, и, когда уже мы прошли его, он вдогонку целился в командира взвода. Хорошо, что вовремя один из нас оглянулся и смерть лейтенанта была отсрочена. Его убило через неделю, не помню название села, где это произошло, уже далеко от Днепра.

На польской границе

И вот глубокой осенью, где-то в ноябре, мы вышли на польскую границу (в Белоруссии я ещё был ранен в бок осколком снаряда, но не очень тяжело. Видимо, осколок был наизлёте, но ребро мне перебило. Осколок застрял, даже не повредив внутренние органы). Итак, Польша. Небольшая, но и не маленькая река Нарив, в форсировании её мы участие не принимали, мы в это время принимали пополнение молодых ребят 26-27 и даже 28 года рождения из Черниговской области. Плацдарм на западном берегу уже был занят по берегу на 8 км. и вглубь на 5 км. Немцы здесь заняли оборону, и мы тоже перешли к обороне. Здесь наше командование наращивало сильный кулак. Куда ни пойдешь, везде можно было видеть закопанные и замаскированные танки и артиллерию, но мы молчали, ни одного выстрела с нашей стороны. Это была зима 1944 года. И вот не помню дату, когда это произошло, немцы открыли, вернее, обрушили на нас с трех сторон ужасный артиллерийский налет, била их тяжёлая артиллерия и скрипачи (шестиствольные минометы). Их задача была подавить нас огнем и остатки сбросить в речку Нарив. Снаряды буквально вскапывали землю на каждом метре нашего плацдарма. Но благодаря тому, что мы хорошо окопались и укрепились, потери наши были не так уж большие. Натиск немцев продолжался целый день, а уже к концу дня мы открыли ответный огонь, вышли наши танки. К утру уже вся инициатива боя была в наших руках, и немцев мы сильно толканули, км. на 30. Дальше уже они до самой Варшавы, а потом до г.Данцига катились очень податливо. Поляки в Варшаве подняли восстание против немцев, не согласовав с нашим командованием, и дорого за это поплатились. Варшава на 80-90% была разрушена, сожжена, а поляков много уничтожено, перевешено.

Уличные бои, и уже в Германии...

Дальше наши окружили группировку в г.Данциг и Рдыня. А потом ещё разрезали эту группировку между городами, немцев прижали к Балтийскому морю. И вот в г.Данциг нашему полку пришлось вести уличные бои, из пушек стреляли осколочными по окнам домов. Очень тоже жаркий был бой, город горел. Но дня через два и эта группировка была задавлена, здесь нам помогали уже польские формирования. После Данцига короткая передышка, подвезли нам боепитание и всё необходимое, и мы двинулись к Одеру. Это река Одер, это уже Германия. Это логово фашистов, каждый солдат и офицер понимал, что война покатилась к концу, это и радовало, и тревожило. Ясно было, что здесь фашисты будут яростно сопротивляться, держаться, как говорится, за каждый угол, за каждый метр. А во-вторых, это же Германия, чужая страна, незнакомый язык. У себя в России нам помогали мирные люди от стариков до детей, мы надеялись, что они нам говорят правду, мы знали, что, чем могут, тем и помогут. Мы знали, они делают всё в нашу пользу и в пользу свою. Мы все стремились очистить нашу землю от коварного врага. А здесь другое дело. Конечно, люди в Германии не все были фашисты. Но все равно их сыновья, мужья и отцы воевали против нас. Хотели они этого или не хотели. А поэтому они на вред своей армии для нас ничего не сделают.

Данциг

Мне не забыть твои руины,

Ты скрыл навеки под собой

Врагов бесчисленны могилы.

Враги, зажатые в кольцо,

Живыми сдаться не хотели,

Сопротивлялись до конца,

В ловушку пойманные звери.

Но русские богатыри

Повергли подлых гадов в море,

Их жены, дети, старики

Узнали, что такое горе.

И не забудется вовек,

Как в Данциге дома горели,

И в воздухе и на земле

Моторы русские гудели.

Вы, конечно, спросили бы: ведь страшно каждый день играть, как говорится, в прятки со смертью. Да, я скажу так: нет такого героя, который бы не боялся смерти или страшного ранения, болевого страдания. Но двигал нами долг перед своим Отечеством. И сознательно, если это нужно, шли на смерть, а ещё я правду скажу: пока ты не вступил в дело, в опасный смертельный бой, тебе страшно, а во время боя как бы забываешь об опасности. Твоё дело наносить поражение противнику, и этим самым ты и себя спасаешь, и других, которые рядом с тобой. Если я навожу орудие на прямой наводке, у меня одно стремление: навести точно, не промахнуться. Если я промахнусь, значит, я даю возможность противнику убить себя и весь орудийный расчет. Вот почему забываешь в бою о самосохранении. Если растерялся, то считай, что это гибель и спасет тебя только чудо. Но мы стоим у реки Одер. Эта река как будто самой природой предназначена для неприступности обороны. Это против города Штетин. Река раздвоилась на два русла, между руслами не менее двух километров непролазной трясины, техника, танки и машины не пройдут. Мы стоим против города на высоком берегу, невооружённым глазом видим движение машин, железнодорожных составов. Но вести огонь по городу нам сказали нельзя, потому что там химические заводы, можно вызвать отравляющие газы. Наши солдаты делают гать, и не одну, благо там много кустарников и других деревьев. Один умный солдат сказал: «Одер это есть два Днепра и посередке Припять». Форсирование этой реки трудно описать, много стоила она человеческих жизней. Ведь в болоте не окопаешься. А немцы бьют шрапнелью, снаряды шрапнели рвутся на высоте 20-10 метров над землей, поливая осколками людей. Нашему полку там не довелось вести огонь прямой наводкой, стреляли с закрытой позиции по координатам, данным с наблюдательного пункта.

Мы не пропустили к Берлину ни одной машины

На третий день уже по наведенной переправе мы переехали через Одер. И потерь в нашем полку почти не было, зато много погибло автоматчиков, т.е. пехотинцев. Очень много ещё было боевых стычек с немцами, но крупных сражений на долю нашей армии не выпало, Берлин непосредственно мы не брали, а нас поставили правее Берлина. И вот тут-то нам пришлось поработать. Крупная немецкая дивизия со стороны Балтийского моря шла на помощь обороне Берлина. И нам была поставлена задача во что бы то ни стало не пропустить эту дивизию к Берлину. Говорили, что это дивизия, но сила у них была большая, были у них и танки, и легкие бронемашины. Бой с ними был тоже очень отчаянный. Наш полк весь был на прямой наводке. Но все-таки мы не пропустили к Берлину ни одной машины. Немцы куда-то отступили, и мы вроде оказались не у дел. Командир полка полковник Ганчерук сказал: «Будьте начеку, мы теперь как резерв фронта, в любую минуту нас могут бросить туда, где будет нужно».

Победа

И вот наступила ночь, я встал на пост перед утром, это было утро 9 мая 1945 года. Вдруг, затрещали выстрелы очередями и одиночные; то там стреляют, а то вдруг в другом месте. Я поднял расчёт свой по тревоге. Ребята все пососкакивали, не поймем в чем дело. Но тут прибежал наш политрук и сказал, что война окончена, немцы подписали капитуляцию. В полдень был митинг, все целовали друг друга, обнимали, и даже плакали от радости. А сколько наших товарищей погибло ещё только вчера, не дожили до победы несколько часов! После победы мне довелось побывать в Берлине, я видел Рейхстаг, главную Цитадель фашистской Германии. На куполе развивается наш советский флаг, здание сильно побито, и вообще город сильно разбит. Потом нашу армию отвели на восток Германии, и до самой демобилизации мы стояли у города Грайфинберг, штаб армии 65-ой находился в городе Ливенберг. Были мы и в городе Бунслау, где могила Кутузова. Там было организовано захоронение наших солдат, погибших в Германии, Героев Советского Союза и Старшего Командирского Состава. Построен там памятник Победы. И вот там в городе Бунслау был митинг. Выступал маршал Рокоссовский и Генерал-полковник П.И.Батов. Это наш командарм. После войны мне довелось ещё больше года служить в Германии в составе 543 артиллерийского полка. Это Краснознаменный ордена Ленина, Речицкий и Бобруйский истребительный противотанковый полк, ветераном которого я являюсь, потому что прослужил в нем с момента формирования и до конца войны. Сформирован он был на Кубани, станица Ленинградская, формировал его полковник Никитин, а командовал всю войну этим полком полковник Ганчерук.

Стихотворение прадедушки

Много горя и радости видел весной.

Иногда она счастьем и радостью брызнет,

Но одна мне запомнилась лютой войной.

Не забыть мне войну в Закарпатье,

Те далекие майские дни,

Те сады в бело - розовом платье

Очень пышно в эту весну цвели.

Но на западе тучи сгущались,

И весна утонула во мгле.

На Карпаты враги надвигались

В своей черной зловещей войне.

Утопила фашистская свора

Нашу молодость, юность в огне,

И прекрасные весны в ту пору

Часто снились солдатам во сне.

На защиту Отчизны великой,

На защиту родной стороны

Против своры коричневой дикой

Встали люди Светской страны

Помню горькие дни отступленья,

Кровью сердец давило тогда.

Оставляли с боями селенья

И в дыму и в огне города.

Но расправила Родина плечи,

Поднялась наша матушка Русь.

И откуда взяла столько силы,

Я об этом сказать не берусь.

Не берусь, потому что не знаю,

Я был просто солдат рядовой

Но прекрасно одно понимаю:

Каждый дрался в бою, как герой.

Сколько огненных верст прошагали,,

Сколько крови и слез на пути...

С болью в сердце друзей мы теряли,

Но к великой Победе пришли.

Не забудем весну в сорок пятом,

Ликование родины всей.

Победили фашистов проклятых,

Только жалко погибших друзей.

Слава павшим, героям отважным,

Их не в праве никто забывать

У священных могил должен каждый

С уважением шапку снимать. 

 1984 год.

Послевоенное время

В 1945 году в декабре месяце за отличную стрельбу на учебном полигоне из орудия прямой наводкой мне был предоставлен отпуск домой в Россию на один месяц. А проездил я три месяца, потому что железная дорога до самого Киева была повреждена войной, а по территории Польши заминированная, и в западной Украине ещё действовали банды бандеровцев (националисты).

Демобилизовался в июне 1946 года, домой прибыл 14 июня 1946 года. Да! Я должен был описать то, что я увидел дома, когда ещё был в отпуске. Отец погиб на военном заводе в городе Кемерово. О его гибели рассказал потом его двоюродный брат, Василий Григорьевич Речкин. На заводе взорвался паровой котел, и погибло около 20 человек, в том числе и мой отец. Это случилось в 1943 году. Брат мой Леонид Григорьевич с 1923 года рождения погиб при форсировании реки Днепр, пропал без вести. Дома мать болела, сестре Таисье было 15 лет, работала одна Анна. Жили очень скудно, не было одежды, да и с питанием было очень плохо. Через два дня я уже устроился на работу в родном селе Бобровка на подсобное хозяйство заведующим складом. А потом ещё принял торговую точку (ларек) от Нечунаевского Орса. Надо было работать, иначе жить было бы нечем. Работал, не зная выходных и отпусков. Помимо основной работы, был учётчиком производственных работ и даже зав.хозяйством, и это все по совместительству, некогда было порой поесть и отдохнуть час или другой. Но вот подсобное хоз-во переводят в Шарчинский с/совет, и я перешел работать в Сузунскую заготконтору Р.П.С. заведующим базой отгула закупленного скота. Мне отвели выпаса 600 га по Бедринской дороге, загородили загоны, скота закупали много, в моем распоряжении были пастухи и сторожа, закупленный скот отгоняли на Новосибирский мясокомбинат. Это длилось два года (1948-1949 гг.). Потом я стал работать в Бобровке товароведом. На этой должности мне приходилось выполнять обязанности зав.складом, кассира ревизора, грузчика по доставке товаров и экспедитором. Особенно трудно доставалась мне пекарня, для которой надо было доставлять до 30 тонн муки из Сузуна, а ведь транспорта механического своего не было. Имели только 4 быка рабочих и 4 лошади. И так я торгашом проработал до 1954 года, а потом ушел в Лушниковскую МТС и стал работать учетчиком тракторной бригады. Это летняя работа. А зимой в мастерской МТС работал нормировщиком и дефентовщиком. В 1958 году, когда технику передали колхозам, я механически стал членом колхоза «Имени Урицкого». В колхозе работал сначала учетчиком тракторной бригады, потом учился заочно на бухгалтера, работал бухгалтером. Но тут уж колхоз перешел от трудодней (натуральная оплата) на денежную оплату, рядовому бухгалтеру платили мало, 80-110 рублей в месяц, а семья подрастала, росли потребности, и я решил работать на животноводстве скотником. Эта работа мне нравилась, особенно летом на пастбище, на природе, и заработки были сносны. А потом уже перед выходом на пенсию (а работал я до 60 лет) работал зав.током и даже сторожил на пасеке и вышел на пенсию уже в 80-м году.

Но как приходит лето, не могу остаться без дела

Вот уже 1988 год, а я ещё ни одного лета не отдыхал, не был без работы. Занимаюсь заготовкой молока от населения, от индивидуальных хозяйств. Но здоровье за последнее время стало сильно сдавать, болят ноги и барахлит сердце, другой раз так прихватит, что думаешь уже конец. А ноги ночами спать не дают, сильно ноют, особенно в плохую погоду.

Горько вспоминать тех молодых людей, товарищей своих, которые не дожили до Победы

Да! Жизнь, видимо, моя подходит к финишу, другой раз раздумаешься обо всем, что в жизни пришлось испытать, и ни одного дня не вспомнишь, чтоб душа обрадовалась. Правда, вспомнишь День Победы в Великой Отечественной войне, действительно радостное это было событие. Но очень горько вспоминать тех молодых людей, товарищей своих, которые не дожили до Победы, которых своими руками хоронил (а которых и похоронить не пришлось из-за боевых обстоятельств).

Долго и тяжело пришлось после войны поправлять жизнь

Долго и тяжело пришлось после войны поправлять жизнь, много было недостатков. Первые годы после войны хлеб был по карточкам, рабочий человек получал 0,8 кг, а иждивенец 0,4 кг хлеба. Не хватало тягловой силы, техники совсем было мало, а колхозники получали на трудодень 0,5 кг., да и то рожь, а то овес. Земля требовала хорошей обработки и удобрения, но обрабатывать её не хватало сил, а удобрений вообще не было. На весь колхоз МЖС мог дать 3-4 трактора, и только на летний период. Да и что там за трактора! СХТЗ колесный трактор имел 30 л/с, из которых половину брал на себя и на крюку мог тянуть 2-3 корпуса, плуг или одну сеялку. Поэтому урожай был низкий, 4-5 центнеров с 1 га. Животноводство было крайне слабое, потому что не могли заготовить в достатке кормов, колхозы были мелкие, имели по 100 дойных коров, а то ещё меньше. И вот поэтому приходилось работать весь световой день, о часах и не помнили, выходные давали человеку по крайней нужде, а отпуска вообще не знали. Но благодаря сознательной дисциплине, беззаветному стремлению скорее все наладить, все стало входить в нормальную колею. Стало больше машин, колхозы укрупнили, в нашем селе из 4-х колхозов стал один. В 1958 году машины передали колхозам в собственность, землю стали лучше обрабатывать, появились удобрения, и урожай повысился, люди стали жить лучше.

Продолжатели фамилии

Теперь вот взрослые дети, самому младшему сыну Василию уже 32 год, а старшей дочери Зинаиде уже 40 лет. Все они живут самостоятельно, у каждого своя судьба и семья. Старшая дочь Зинаида вот уже 18 лет работает учительницей в средней школе. Сын Алексей 16 лет работает на тракторном заводе, технолог, образование среднее специальное. Дочь Людмила работает в колхозе в животноводстве, образование 10 кл. Сын Василий – 11 классов, электрослесарь 6 разряда. Но у него жизнь семейная не сложилась, его судьба занозой сидит в наших сердцах, у меня и у моей супруги, спутницы моей жизни. Вот уже подрастают внуки, старшей Ольге Леонидовне уже 19-ый год, окончила школу, работает в отделении культуры. Евгений Александрович – 16 лет, Лена, его сестра – 15 лет. И продолжатели моей фамилии – это Евгений Алексеевич и Сергей Алексеевич Плотниковы. Все учатся хорошо и растут крепкими и умными людьми. Вот ещё Серёжу Долгова не написал. Ему уже тоже 15-й год, хороший парень будет. А Вове Радаеву 3-ий год. Это наша забава, забота и любовь. Каждому новому слову его, каждой новой его выдумке радуемся и восхищаемся.

Жизнь продолжалась

Это моё повествование будут знать и помнить наши дети и внуки. Но только, дай Бог, правнукам это узнать только по рассказам старших людей. После Великой войны с фашистами, которая закончилась нашей Победой в мае 1945 года, наши села и города вплоть от западной границы до великой реки Волги были разбиты врагами на 70-80%. Все пришлось с великим трудом восстанавливать, но к 1960 году все было налажено и устроено, колхозы и совхозы окрепли, промышленность тоже стала стабильно снабжать людей необходимым инвентарем и техникой. Люди вздохнули легко, у многих появились автомобили личные. А мотоциклы почти в каждой семье, а ещё и не один, детские мопеды…. Так прожили около 30 лет. Но…. Пришёл к власти Горбачев (Михаил меченный), так прозвал его народ. Он сразу же объявил перестройку нашей жизни, сначала люди были довольны его начинаниями, он объявил борьбу с бракоделами на заводах и фабриках, учредил государственную приемку производимой продукции, пошла борьба с алкоголизмом. Всё вроде правильно, восстановили в правах религию, это же совесть человечества. Но с наступлением 1989 года пошло невероятное. Горбачев объявил плюрализм и демократию. Неожиданно все республики решили отделиться от России, даже Татария, которая размещается в центре российской земли. Нарушились связи между республиками, а это привело к замиранию промышленности. Потом решили ввести президентское правление, сделали выборы, и президентом пришел Б.Н.Ельцин. Он повел политику возрождения в России капитализма, провозгласил реформы. Ввели рыночное движение, колхозы стали распадаться, а новоявленные фермеры получают землю, не имея техники для её обработки, продукты питания стали в сто раз дешевле промышленной продукции, колхозы обанкротились, не на что приобрести нужную технику и нечем платить зарплату людям. Цены установили невероятные.

Заключение

Закрываю прочитанные странички... В судьбе одного человека отражается история России за последнее столетие. Это история моей семьи, а значит и история моих будущих детей и внуков. И для меня это самая интересная история, которая будут передаваться как завещание. Сегодня мы живем в развивающейся стране, у нас есть все возможности, мирное небо над головой, бесплатно образование, медицина и тд. Благодаря таким людям, как мой прадедушка. Это действительно «Наши люди» - настоящие Сибиряки.

Стихотворение дедушки.

ТЫ ПОПЛАЧЬ, СОЛДАТ (Посвящаю ветерану Великой Отечественной войны, моему земляку ПЛОТНИКОВУ Михаилу Григорьевичу)

В строй встают ветераны войны.

Эти лица в окопах морщин-

Это строй настоящих мужчин.

Припев:

Ты поплачь, солдат, тебе слезы к лицу,

Там, где ты воевал, было тесно свинцу.

Ты был парень-огонь,

ты был тёртый калач,

Ну, так вспомни друзей

и тихонько поплачь.

Есть примета у нашей весны -

Помолчать у гранитной стены,

Вспомнить сгинувших по именам,

Пригубить фронтовые сто грамм.

Есть примета у нашей весны –

Залп ружейный среди тишины:

В майском небе просторно свинцу…

Ты поплачь, тебе слёзы к лицу.

Долгов Л.Е. 2004г.