Часть вторая. Капустины из Шерашово
РОДОСЛОВНАЯ ПО МАТЕРИНСКОЙ ЛИНИИ
Прадед поэта со стороны матери, Степан Яковлевич Капустин, как и все жители Шерашово, занимался хлебопашеством и рыбалкой. Он родился в 1858 году, умер в 1943-ем. Его жена Аксинья Филипповна могла быть матерью многодетной семьи, но младенцы ее умирали от постоянных эпидемий, и выросли только трое сыновей: Яков, Инно-кентий и Николай.
Яков Степанович – дед поэта. Он родился 13 мая 1885 года. В шест-надцать лет родители женили его на Аграфене Петровне Жилиной из ближнего села, название которого совпадало с ее фамилией – Жилино. Невеста была на год старше жениха: она родилась 6 июля 1884 года. По ее рассказам, она родила семнадцать детей, но выжили только четверо, остальные умерли младенцами. Чтобы выживали новорожденные, Аг-рафена Петровна и Яков Степанович, по народному поверию, взяли в дети вначале одну сиротку – Хартинью, потом еще одну – Анну. Первым собственным ребенком, которого сохранил Господь, была мать поэта Евдокия. Позже родились сыновья Василий и Семен и дочь Антонина.
Когда все трое сыновей прадеда были женатыми, в семью среднего из них, Иннокентия, пришла беда. Он и его супруга Наталья Кузьминична умерли от тифа в одном месяце: муж - 2 мая, а жена - 22 мая 1932 года. Сиротами остались пятеро детей – сыновья Яков, Филипп, Михаил и дочери Дарья и Любовь. Любу, тогда еще малютку, взял к себе брат На- тальи Кузьминичны, Семен Кузьмич Печкин, Яшу и Филю - брат Ин-нокентия Степановича, Николай Степанович, а Дашу и Мишу – Яков Степанович. В 1942 году одиннадцатилетняя Люба умерла. Еще раньше малолетний Яша, скучая по родной деревне, своей сестре и брату (семья Николая Степановича жила тогда на байкальском острове Ольхон), по- просил дядю, Якова Степановича, взять его к себе. Так у Аграфены Петровны и Якова Степановича оказалось девять детей, которых они вырастили до их женитьбы и замужества.
Жестоким исключением, правда, стал сын Сема: он погиб под Сталин-градом восемнадцатилетним солдатом.
Яков Степанович, как все односельчане его поколения, пахал землю, рыбачил на Байкале. В годы войны был старшим в сетевой бригаде. Он умер 1 сентября 1965 года в восьмидесятилетнем возрасте. Аграфена Петровна ушла из жизни раньше – 29 июня 1959 года, прожив 75 лет.
Достойными людьми показали себя все дети Капустиных. Антонина и Дарья стали учителями, работали в различных школах своей округи, в том числе, многие годы, - в родной деревне. Несколько поколений жите-лей Шерашово считают их первыми наставницами в жизни, по-материн-ски близкими и душевными. Кстати, участниками войны были их буду-щие мужья Василий Колмаков и Семен Березовский. А из сыновей Яко-ва Степановича и Аграфены Петровны, кроме Семена, солдатами Оте-чественной оказались и Василий, и Яков. Первый из них, после восьми-летней воинской страды, которая включала пограничную службу на
Дальнем Востоке и бои с японскими самураями в сорок пятом, работал трактористом в колхозе, затем – шофером автолавки. Продавцом в этом «мини-магазине» была его жена Евдокия Петровна. Якова после войны избрали секретарем райкома комсомола. Талантливым организатором проявил он себя и позже – работником райкома партии, председателем колхоза в родной деревне и председателем сельсовета, объединявшем
Шерашово и Байкало-Кудару. Потеряли старики на фронте своего зятя Родиона Березовского, мужа дочери Хартиньи. Она осталась с четырьмя дочерьми на руках и вырастила их одна.
Отметим одно любопытное обстоятельство. Семьи Алексея Савватее-вича Румянцева и Якова Степановича Капустина за многие годы пород-нились между собою несколько раз. Вначале приемная дочь Капустиных Хартинья вышла замуж за племянника Матрены Ильиничны Румянце-вой Романа Березовского. Затем вторая приемная дочь Капустиных – Анна стала женой сына Румянцевых – Трофима. Далее супружескими узами связали себя будущие родители Андрея Румянцева – Григорий Алексеевич и Евдокия Яковлевна. Наконец, после войны приемный сын Капустиных Яков, придя с фронта, женился на младшей дочери Алексея Савватеевича и Матрены Ильиничны – Марии. Неудивитель-но, что старики, да и младшие поколения, из той и другой семьи очень уважали друг друга, душевно роднились.
Мать поэта, Евдокия Яковлевна, родилась 14 марта 1914 года, по на-родному календарю, в день Авдотьи-каплюжницы. В родной деревне она слыла девушкой «удалой», у которой горела в руках любая работа. Она мастерски жала хлеб, вязала снопы, косила и копнила сено. Евдо-кия Яковлевна родила восемь детей: дочерей Зинаиду, Альбину, Вален-тину, Людмилу, сыновей Геннадия, Андрея, Николая и Юрия (он умер годовалым в начале войны). Для детей отец и мать всегда были добрым примером. Григорий Алексеевич не любил выпивки, слыл в деревне че-ловеком умным, рассудительным, спокойным и пользовался у односель-чан большим уважением. Под стать ему была и Евдокия Яковлевна. Она не любила участвовать в пересудах, учила своих детей честности и спра-ведливости. Умерла она 28 декабря 1994 года.
Андрей Румянцев
Из «Байкальских историй»
МАТЬ
От деревни клином в степь уходил небольшой выгоревший на солнце увал. По обе сто-роны его тянулись калтусы: справа - болотистый, с камышом, а слева - чуть влажный, по-росший редким кустарником. За кустами лежали просторные покосы, с густой, тяжелой, невпроворот для литовки, травой, с утиными и чаячьими гнездами.
Из-за одного гнезда во время сенокоса я подрался со сверстником. Нашел гнездо я; в нем было пять-шесть утиных яиц. Кешка подбежал, сел на корточки рядом со мной и стал выгребать яйца на скошенную траву. Я толкнул его: разорять гнезда в сытые годы мы уже перестали.
Началась драка, и не на шутку. Мы мутузили друг друга кулаками, катались, сцепи-вшись, по колкой травяной щетине. Поодаль мужики метали зарод, бабы сгребали сухие валки в легкие пушистые копны, несколько мальчишек постарше свозили эти копны к за- роду. До нас никому не было дела, только Марья Михайловна, жена безногого фронтовика Сергея Огурцова, ворошившая неподалеку подвяленную гребь, скоренько подбежала к
нам.
-Ребятки! - попыталась она растащить нас. - До крови, грех-то какой!
Мы не унимались. Тогда Михайловна тронула меня, колотившего Кешку, за плечо и ласково попросила:
- Оставь ты его! У тебя такие родители, такая мать...
В слове "такая" мне почудился тайный смысл. Я сполз с Кешки и обессиленно отошел, растирая оцарапанную и саднившую щеку. Устал, видимо, и Кешка: он тяжело поднялся и поплелся в другую сторону, хромая и не оглядываясь назад.
Марья Михайловна была подружкой моей матери. Обе они в сенокос и жатву пекли для колхоза хлеб, каждая в своей избе. Была еще третья мастерица печь, Варвара Семина, но лучшей в деревне признавали Михайловну. Ее караваи были высокими, пахучими и "едки-ми". Мужики говорили, что полобеда они жевали Марьин хлеб, а к огурцам и рыбе при-ступали только во вторую половину обеда. Моя мать соглашалась: ковриги у Марьи луч-ше.
После драки с Кешкой я стал приглядываться к матери. Почему Михайловна нажимала на слово "такая"? Какая "такая"? А у Кешки - не такая? А у других?
Я перебирал в уме дни своей куцей жизни. Мать не пела мне песен, не рассказывала сказок. Но когда она садилась на пол, на мою тощую постель и молча гладила по голове, по худому плечу, эта ее ласка была лучше песни и лучше сказки.
Она не плакала в голос на похоронах своей матери, отца, брата, только протяжно охала и роняла слезы; любила собирать незабудки, много незабудок, синих бедных цветов. В низине, где косили с утра, в короткие минуты отдыха, почти на ходу, она нащипывала
большой влажный букет, окунала в него лицо и беззвучно плакала.
В восемнадцать лет мама завербовалась вместе со своими подружками на Камчатку, на одну путину, солить рыбу. Здесь она познакомилась с парнишкой, тоже приехавшим по набору из рабочего городка в Приморье. Осенью они нагрянули вместе на Байкал.
В деревне тогда создавался колхоз, и бойкий паренек оказался на примете у власти. Его, грамотного, определили на какую-то артельную должность. Но местные активисты не захотели делиться портфелем с пришлым молодцом и постарались дать ему отлуп. Тот звал маму в Приморье, она рассуждала: кем можно пойти на производство - без ремесла, с четырьмя классами? Посудницей в столовую, уборщицей в контору? Пугало и одиноче-ство в чужой среде, в чужом краю, вдали от большой родительской семьи. В конце концов решили: он поедет поближе, в Иркутск, устроится и заберет ее.
Устроился дружок в поселке, сплавщиком леса. И вскоре, простудившись в осенней воде, тяжко заболел. Новые знакомцы отправили хворого домой, на Дальний Восток. Раз-
вела жизнь двух людей, рассекла по живому их общую судьбу. Осталась у девятнадцати-летней мамы дочь, любимица всех ее будущих детей...
Уже в зрелые годы узнал я, что моя мать пишет стихи. С молоду. Только раньше, до моего неожиданного открытия, она сочиняла в уме и многие строки хранила в памяти. А в старости, вырастив детей и поселившись в городской квартире с младшей дочерью, она стала записывать плачущие слова о своей юности, ушедших подругах, погибшем от рук убийц внуке - и мне стало открываться то, что чужие, но любившие ее люди, вроде Марьи Михайловны, знали лучше, чем я.
С потрясенной и сжавшейся от боли душой читал я бесхитростные и дорогие строки:
Лежу в глухой квартире,
Лекарства да кровать...
Теперь родного края
Мне больше не видать
И не ходить по травам,
Их не косить косой,
По берегу Байкала
Бегущих полосой...
Еще одно стихотворение выпишу из тетради матери – рассказ о том, как в военные го-ды солдатки до свету, до колхозной работы, бегали на плес, достать рыбы для голодных детей. Весь улов в те времена сразу же переносили из рыбачьих лодок в береговые скла-ды, под строгим присмотром контролеров. Чтобы не подводить своих, деревенских лов-цов, бабы у чужих тайно меняли на рыбу махорку из домашнего листового табака, изредка - молоко, которого не хватало собственным детям. Никакой поэзии в маминых стихах, ко-нечно, нет, но есть правда, горькая, как сухая трава на деревенском косогоре:
Были месяцы военны,
Было голодно до слез.
Собирались утром рано
К рыбакам идти на плес.
Шли дорогой не прямою -
Все болота по бокам.
Подходили потихонько
К энхалукским рыбакам.
Сердце полнилось тревогой,
Никому нас не понять:
Лишь бы только понемногу
Свежей рыбы наменять.
Мы меняли на махорку,
На сырое молоко.
Нам накладывали столько,
Что тащиться нелегко.
Той же памятной дорогой
Возвращались мы, спеша.
Притуплялася тревога,
Размягчалася душа...
Есть в маминой тетради и слова о сокровенном молодом чувстве. Только после ухода матери они открыли мне страдание, которое пережила она на заре жизни:
Я осталась одна
В этом мире ужасном.
Воет ветер снаружи,
И тоска меня гложет.
Что я сделала, милый,
С тобой и с собою,
Разрубив наши связи
Одним своим махом!
Мы любили друг друга
С тобой беззаветно.
И так глупо расстались,
Не сказав своих слов!
Я гляжу на записи и думаю. Я видел многое, но душу матери, во всей ее красоте и зем-ном сиянии, увидеть не сумел. Долгожданное счастье и непрошенное горе, резвость и ус-талость, сверкавший мир и обступившая темнота - ни в каком романе не прочитал бы я о долгой жизни своей матери. Книга о ее судьбе лежала рядом, под рукой, но я прочитал в ней лишь редкие страницы, да и те мимоходом, урывками. И эту свою вину не смоешь поздними слезами...
АВДОТЬЯ-КАПЛЮЖНИЦА
14 марта, в Авдотью-каплюжницу, был день маминых именин. Накануне с ночевой к нам всегда приходила бабушка Груша. Утром, чуть пригреет, она толкала кого-нибудь из нас за дверь:
-Беги, дитятко, посмотри, не пьет ли воробышек из лывы.
Иногда луж на дворе еще не было; только под осевшим суметом у забора, на пригретой стороне, чернела мокрая земля; льдистые, ноздреватые комья снега сочились алмазными сверкающими каплями. Скучные нахохленные воробьи неподвижно сидели на коньках крыш, взлетали нехотя и тяжело.
Но бывало, что натеки из-под осевшего, покрытого лучистым панцирем снега заливали дорожные выбоины, скапливались в ямистых низинках огорода, и тогда не только шуст-рые воробьи, но и квохчущие куры сторожко прыгали у краев луж и прикладывали клювы к их серебряным чашам. Вода была парной, духмянной и, раз попробовав ее, птицы спе-шили прочь.
Мы знали: если воробей или курица в день Авдотьи-каплюжницы попьет воды из лужи, то весна будет дружной, а год урожайным. Всем хотелось этого, и, прибежав со двора, мы отчитывались перед бабой Грушей:
- Попил! Попил! Вначале чирикал, не хотел, а увидел меня - сразу шасть к лыве!
- Не! - перебивал другой. - Там, у воротцев, петух шлялся, он первый испил. Да! Я видел!
- Вот и хорошо, вот и хорошо, - гладила нас бабуся. - Будем ноне с хлебцем. Матушки вашей ангел постарался...
Людмила Румянцева
Из воспоминаний
СЕМЕЙНЫЕ РАДОСТИ
Детские воспоминания – самые сильные воспоминания в жизни. Маленькими детьми мы с младшим братом ходили в колхозный детский сад-ясли. Матери приводили или приносили сюда малышей, начиная с двухмесячных и кончая семилетними.
Андрей Григорьевич в то время учился в Иркутском университете. Приезжая домой на каникулы, он всегда привозил нам гостинцы. Это были конфеты-подушечки или карамель -горошек. До сих пор я помню вкус этих конфет, потому что в то время мы, дети, очень редко ели их, не на что было покупать.
Приехав из Иркутска, Андрей садился на велосипед и, прихватив конфет, мчался за нами в садик. Тут одного из нас он садил на раму велосипеда, а другого – на заднее сиденье. Зайдя с нами домой, он подбрасывал того и другого поочередно к потолку. У меня зами-рало сердце. Мне он казался в это время очень сильным – богатырем, добрым, хорошим братом. Став постарше, я узнала, что он пишет стихи.
Летом начинался сенокос, и мы всей семьей ходили в лес косить сено. Окашивали неболь-шие поляны, всякие неудобья. Одни из нас косили, другие гребли и собирали в копны се-но. Однажды мы с Андреем шли по хлебному полю. Стояла удивительная теплая погода, ярко светило солнце, пели птицы. Мы о чем-то разговаривали, шагая не спеша. Вдруг брат замолчал. Я взглянула на него и поняла, что он витает где-то в облаках. Я замолчала. Я знала, что в такие минуты лучше идти молча. Прошло какое-то время, и Андрей прочитал мне стихотворение. Тогда у него часто рождались новые строки о природе, о любви.
В семье у нас были теплые, хорошие отношения. Когда мы, став взрослыми, приезжали домой погостить, мама всегда готовила что-нибудь вкусное, стряпала пироги и булочки. Я помню вкус хворостов и вафель, холодца, рыбных и мясных котлет. А когда у нас стряпа-ли хлеб, то запах разносился не только по дому, но и по двору, и даже чувствовался на улице. Идешь в школу по улице и легко угадываешь, в каком доме стряпают хлеб.
Мы умели выполнять любую деревенскую работу. Несколько лет наша большая семья засаживала картошкой две усадьбы. Мы, дети, любили сообща копать ее. В урожайные годы картошки накапывали очень много, и наша старшая сестра Зина возила излишки в город на рынок продавать ее. На вырученные деньги покупалась одежда и обувь. Андрей любил косить сено, колоть дрова, мы, младшие, - полоть и поливать грядки. Ездили в дальние леса или ходили в свой собирать ягоду: чернику, голубицу, бруснику. Мама в иное лето наваривала по многу литров варенья. Не упускали свободного часа, чтобы посо-бирать грибы – их тоже солили немало, бочку, а то и больше.
ЗНАМЕНИТЫЕ ГОСТИ
Вечерами, за ужином, за шумным столом, подолгу разговаривали, вспоминали ушедших из жизни родных людей, добрых знакомых. Я благодарна судьбе за то, что лично знала таких прекрасных писателей, как Исай Калистратович Калашников, Николай Гармаевич Дамдинов, Александр Валентинович Вампилов, Ким Николаевич Балков, Анатолий Владимирович Щитов, Михаил Михайлович Шиханов. Все они бывали в нашем доме в Шерашово. В советские времена в сельских районах Бурятии проводились Дни литера-туры и искусства, в которых принимали участие группы писателей, композиторов, худож-ников, театральные коллективы. И помимо этих праздников искусства в села часто приез-жали писательские бригады. Они устраивали в клубах, библиотеках, школах литератур-ные встречи. Вот в составе таких групп Андрей и приезжал на родину и появлялся вместе со своими друзьями-писателями в нашем доме. Исключение составляет Александр Вампи-лов, однокурсник брата по университету: он гостил у нас еще в их студенческие годы.
Большим другом нашей семьи был Михаил Михайлович Шиханов. Он не раз приезжал с Андреем в Шерашово. Помню, как мы компанией ходили на озеро Облом. Это достопри-мечательность нашего села. Озеро рыбное, вода в нем хорошо прогревается и в дни наше-го детства, когда оно было чище и живописней, чем теперь, деревенская ребятня прово-дила здесь все лето. Любил бывать здесь и Михаил.
Вместе с нами он ходил в лес за грибами и ягодами, бродил по живописным окрестностям села.
Как-то в один из его первых приездов к нам они с Андреем пошли в клуб на танцы. Надо сказать, что молодежи в деревне с семьюдесятью дворами было немного, в клуб пришли три-четыре юных доярки местной фермы, а парней и вовсе не оказалось, если не считать двух наших поэтов. Михаил долго сетовал на то, что сельские девчонки не смогут найти в родных местах своего счастья, потому что здесь нет женихов. Наш гость написал даже по этому поводу стихотворение «Танцы в Шерашово» и тогда же опубликовал его. Я думаю, что в наших местах Михаил Михайлович написал не одно это произведение. Деревенские люди, красивые виды за околицей, незабываемый Байкал, озеро Облом и таежное местеч-ко Молька с буйными кустами черемухи вдоль ручья, с земляничными полянами нрави-лись ему и не могли не вызывать творческого вдохновения.
Летом 1967 года Андрей со своим другом решили провести в наших местах отпуск. Не-сколько дней они провели в Шерашово, потом уехали в село Заречье, что лежит в заповед-ной тайге на берегу Байкала, в сорока километрах от нас, а оттуда – в поселок Горячинск. В Заречье их приютила бабушка Аксинья, женщина незнакомая, но оказавшаяся очень ду-шевной и заботливой. Позже я убедилась в этом сама: внучка ее стала моей однокурсни-цей и подругой, в их доме бывала и я. Бабушка Аксинья отвела молодым постояльцам флигель, кормила их ухой и рыбными пирогами, никому не позволяла мешать поэтам. . В то лето, как признается Андрей, он написал лучшие стихи своей молодости. Наверно, и Михаил – тоже.
Бывал у нас в молодости и другой друг Андрея – прозаик Ким Балков. Вместе они высту-пали в родной для шерашовских ребят Байкало-Кударинской средней школе, бродили по окрестностям деревни, бывали на плесе у рыбаков. Под впечатлением от встреч с нашими земляками, от байкальских былей и легенд, которые рассказывали старожилы, Ким Нико-лаевич написал повесть «Души живая память». Она была напечатана в его книге «Ожидание» в 1989 году.
У нас есть семейная традиция: когда собираемся в отчем доме, перво-наперво идем на деревенское кладбище, где нашли последний приют наши многочисленные родственники. Поклонимся родителям, бабушкам и дедушкам, тетям и дядям, средней сестренке Але, рано ушедшей из жизни. Останавливаясь возле каждой могилки, вспоминаем печальные и радостные события нашей общей судьбы, интересные давние разговоры, привычки близ-ких людей. После одного такого посещения погоста у брата (признаюсь: с моей подачи) появился замысел написать несколько коротких рассказов, байкальских историй, о жизни отца, матери, других родственников, запомнившихся чем-то односельчан. Эти рассказы были опубликованы вначале в Иркутске – в областной газете «Родная земля» и журнале «Сибирь», а затем в столичном журнале «Москва» и в последней книге пятитомного соб-рания сочинений Андрея Григорьевича.
САМЫЙ ЛУЧШИЙ СНИМОК
Во времена студенчества у брата появился фотоаппарат. На каникулах он не расставался с ним, фотографировал нас, домашних, многих родственников, земляков. Летом обязатель-но месяц-полтора рыбачил с колхозной бригадой на сетевом лове омуля и там, на плесе, снимал самых умелых рыбаков, байкальскую природу.
Я была совсем маленькой, но очень хорошо помню, как однажды, летним днем, он заста-вил меня надеть самое лучшее платьице, которое мама сшила мне еще к пасхе (она всегда к этому празднику шила нам что-нибудь из ситца). Андрей предложил сфотографировать-ся где-нибудь у Облома. Недалеко от этого озера есть местечко, которое у нас называют «Ямками». В былые годы здесь брали песок для строительства. Со временем ямы заросли травой и даже покрылись цветами, у каждой можно было набрать красивый букет. С дав-них времен тут росли и деревца – березки, боярышник, тальничок. Мы с братом стали ис-кать самый лучший вид для снимка, особенно пушистые деревца и буйное разноцветье под ними. Выбирали то одно место, то другое. Наконец, отыскали подходящее. Андрей посадил меня на гребень ямки, в яркий цветник. Я до сих пор помню не только саму кар-тину вокруг, но и тогдашний запах травы, кустарниковых листьев, цветов. Заранее радова-лась, какая красивая выйдет фотография.
Прошло какое-то время, и брат с горечью объявил, что засветил пленку. Что было делать? Не плакать же? Снимок не получился, но моя детская память на всю жизнь «сфотографи-ровала» ту картину в местечке «Ямки». Она и теперь стоит перед моими глазами…
Андрей Румянцев
Стихи разных лет
* * *
Бабушке Аграфене Петровне
Какие обновки носила,
Что в праздники пела она,
Не вспомнит на поле осина,
Не скажет у дома сосна.
Но это ее не расстроит.
Она утешенье найдет:
Бездомному –
Двери откроет,
Голодному –
Чаю нальет.
Забудут неброское платье,
Забудут лицо без труда,
Но той доброты неоплатной
Не смогут забыть никогда!
…Зимою последней и лютой
Уже не откроется дверь.
И спросят печальные люди:
«А где ее дети теперь?»
Отвечу, помедлив мгновенье:
«Да тут они, около вновь,
Их двое – любовь и терпенье».
Терпенье твое и любовь.
ШАГ В БЕССМЕРТИЕ
Мальчик в кубанке спокойно глядит с фотографии.
Это мой дядя, солдат восемнадцати лет.
Время ему и друзьям его так не потрафило:
Школа,
И фронт,
И накрывшийся пламенем след…
Братик последний, любимый,
В речах моей матери
Был он, как ангел, -
Застенчив, и ласков, и мил.
Боже помилуй,
Не то, чтобы грязных и матерных,
Он даже резкого слова не произносил.
То с малышами каким-то печеньицем делится,
То разнимает лихих забияк, не силен…
Бабка смеялась: «Ты, Сема, что красная девица».
Хмурился дед: «Мужиком себя чувствуй, Семен!»
Нет, не сидел он задумчиво на поле клеверном,
Нет, не томился за тихим иль праздным столом.
На лошадях он скакал без седла, как приклеенный,
И по мишеням в десятку стрелял за селом.
А как шинельку надел за казенной оградою
И к эшелону в колонне его повели,
Он на сестер оглянуться не счел своей надобой,
Не захотел помахать им рукой издали.
Мать моя эту оплошку запомнила братову,
Плача, твердила, уже и стара, и слаба:
«Если бы он оглянулся –
Дорогу обратную,
Может быть, Семе тогда подарила судьба!»
Я представлял огневую купель сталинградскую,
Мальчика,
В жизнь заглянувшего утром, как в сад,
Черные скаты в могилу огромную, братскую…
Вот он шагнул к ней
И не обернулся назад!
МАТЬ
В кругу своих подруг-солдаток
Мать вспоминает за столом,
Как нелегко входил достаток
После войны в крестьянский дом,
Как мы
Оравою голодной
Садились к бедному столу,
Как восемь душ
Зимой холодной
Вповалку спали на полу.
И вот за чаем с пирогами,
Гордясь окрепшими сынами,
Мать словно только поняла,
Какую
Вдовьими руками
Бесстрашно тяжесть подняла.
* * *
Не попрощалась мать со мною
В затишье скорбного угла,
Когда дорогой неземною
Из бедной комнаты ушла.
Так, может быть, дитя по лугу
Уходит в дальнее сельцо.
Я гладил маленькую руку,
В морщинках светлое лицо.
Уже освоясь в новом мире.
Казалось, знак давала ты:
"Здесь у меня светлей и шире,
Здесь меньше слез и суеты".
Печальный день все не кончался,
А на полянке, за рекой,
Цвет незабудковый качался
Под легкой маминой рукой...
БРАТЬЯ И СЕСТРЫ
Стоит сказать о судьбе детей Григория Алексеевича и Евдокии Яков-левны. Старшая дочь, Зинаида Григорьевна, после смерти отца стала кормилицей всей семьи. Она была рыбачкой, дояркой, телятницей, сло- вом, любая работа в колхозной деревне оказалась ей по плечу. Старший сын, Геннадий Григорьевич, закончил военное училище, затем юридиче-ский институт, много лет служил в сибирских гарнизонах. В звании пол-ковника, имея степень кандидата наук, преподавал в военной академии в Твери и в вузах этого города. Дочь Альбина Григорьевна после окон-чания средней школы возглавляла комсомольскую организацию сов-хоза. Учась в педагогическом институте, избиралась депутатом Улан-Удэнского городского совета. Ранняя смерть настигла эту энергичную, жизнерадостную девушку, когда она заканчивала вуз. Еще одна дочь, Валентина Григорьевна, получив высшее педагогическое образование, работала в школе, в Министерстве образования Бурятии, а последние несколько лет перед выходом на пенсию – в Администрации президен-та республики. Еще один сын, Николай Григорьевич, стал известным в Бурятии мостостроителем. Почти вся его трудовая биография бы-ла связана с одним предприятием – мостостроительным отрядом № 34, где он был заместителем генерального директора. Многие крупные мосты в сибирских регионах, в том числе двухкилометровый переход через Селенгу в родных местах Николая Григорьевича (это было меч-той многих поколений!) возведены при его активном участии. Кста-ти, он пишет стихи. Несколько из них приводятся ниже, в том числе стихотворение, которое было напечатано в книге, вышедшей к юбилею мостостроительного отряда. Свой заметный след в развитии экономи-ки Бурятии оставила младшая дочь Румянцевых – Людмила Григорь-евна. Имея электротехническое образование, она работала в родном Кабанском районе, а в последние годы перед пенсией – в Министерст-ве сельского хозяйства республики.
Дружная и трудолюбивая семья оставила свой след и в творчестве Андрея Румянцева. Своим братьям и сестрам, как и родителям, он пос-вятил не одно стихотворение.
Андрей Румянцев
Стихи разных лет
СЕСТРА
Зине
Опять темны и плес, и небо,
А рыбаки в воде с утра.
И вместе с ними тянет невод
Моя озябшая сестра.
Она привыкла к этой стуже,
Ожогам ветра и грозы.
Лишь веки глаз сведет поуже
От ярых брызг или слезы.
Что ей, отчаянной и сильной,
Мешок зерна забросить в клеть
И пот, горячий и обильный,
С лица по-бабьи утереть!
Работой тяжкой, неминучей –
Не чашки мыть в тиши квартир –
Ее не раз еще намучит
Колхозный сытый бригадир.
Еще не раз поближе к ночи,
Когда свалиться с ног пора,
Впотьмах подол слезами смочит
Моя уставшая сестра.
И я, от боли каменея,
Кляня убогое житье,
Не знаю, как сочтусь я с нею
За слезы тайные ее.
Но день придет, лучом играя,
Она возьмется за дела
Так, будто ей земля родная
Своею силой помогла!
Николай Румянцев
Стихи из дневника
Я в храм приду
И на колени встану,
На голову прольется благодать.
К святому лику прижмусь устами,
Как раньше в детстве прижимала мать.
Церковный хор затянет песнопенья
И воспарит над куполом душа,
А батюшка раздаст благословенья
И окропит водою не спеша.
А я здоровья близким пожелаю
Чтоб к ним святые не были глухи
Я помолюсь Святому Николаю
И верю, что Господь простит мои грехи.
И с этой верой и с благословеньем
Мне до конца по жизни бы пройти,
Чтобы сказать в минуты откровений
Кого обидел тихое «Прости».
Комментарии