В самом центре обширной России, посреди просторных, привольных земель центральной черноземной области, перемежаемой тенистыми липовыми и дубовыми дубравами, под городом Борисоглебском Воронежской области в тихом селе с красивым названием – Большая Грибановка обязан я своим появлением на свет божий хмурым морозным днем поздней осени 23 ноября 1924 года.

 

Село как село, каких немало разбросано по нашей многострадальной матушке России, с низенькими белыми мазанками под соломенными крышами. Просторные палисадники с кустами вишни и черешни, в глубине дворов сады с яблонями, грушами, сливами, кустами смородины и малины, посевами овощных культур.

 

Здесь, в небольшом крестьянском домике, на углу улиц Большая Советская и Степана Разина протекли первые шесть лет моего беззаботного детства.

Отец мой, Некрылов Фёдор Семёнович, бывший Кронштадский моряк Балтийского флота, - был рабочим сахарного завода в Грибановке.

 

Мать Некрылова Прасковья Михайловна –домохозяйка. Из хозяйства у нас имелась только одна, подаренная братьями отца, моими дядьями, дойная корова, теленок от которой первую зиму жил вместе с нами в хате за русской печкой.

 

На усадьбе, за которой простиралось обширное свекловичное поле сахарного завода, никаких хозяйственных построек, кроме погреба да поодаль стоящего скрипучего колодезного журавля.

 

Мать – большая рукодельница, занималась кройкой и шитьем на ножной машинке, искусно вязала кружева, на ручных пяльцах стегала одеяла; пряла шерсть, плела дорожки и ковры, одним словом, ничего не ускользало от ее умелых, искусных рук и зоркого глаза, трудно предугадать, что она не могла сделать.

 

А как проникновенно, с каким-то глубоким внутренним чувством, задушевно пела она старинные, народные и обрядовые русские песни, грибановские страдания, по-девичьи бойко отплясывала хороводные кадрили!

Отец – искусный мастер – краснодеревщик, слесарь сахарного завода. Расстались мы с ним в начале весны 1931-го года и впредь никогда больше не видели и ничего о нем не знали.

 

Лишь в 1947-ом году, демобилизовавшись из рядов Советской Армии, я навестил родные места. Хаты своей я не узнал. Из слов тетки по отцу, Шенцевой Дарьи Семеновны, я услыхал, что отец все эти годы жил в Москве, где завел новую семью, а в 1941-ом году, вступив в народное ополчение, погиб при обороне Москвы от немецко-фашистских захватчиков; могила его, место захоронения остались навсегда неизвестными.

 

Материнская ветвь – семья Горловых, все они грибановские:

 

Федор Гаврилович,

Евдокия Гавриловна,

Мария Гавриловна – мать моей матери, моя бабушка, по фамилии своего мужа, моего дедушки – Пашкова.

 

Дед мой, Пашков Михаил Семенович, Георгиевский кавалер, награжден Георгиевским крестом в первой мировой войне.

 

Рано ушли из жизни сначала мой дедушка, затем и бабушка. Моя мама с восьми лет осталась сиротой и воспитывалась в семье Горловых.

 

Глухим эхом страшной артиллерийской канонады и пулеметной трескотни прокатились по грибановским равнинным просторам жаркое пламя гражданской войны, плодородная черноземная земля Большой Грибановки, как и всей Воронежской области, весьма обильно была полита людской кровью противоборствующих сторон: красных и белых, как тогда они назывались.

 

Неспокойная, во многом тревожная и опасная жизнь в Грибановке, да и во всей Воронежской области, длилась вплоть до начала проведения коллективизации, т.е. до 1930-31-го годов.

 

Мне было шесть с половиной лет, когда глухой полночью весны 1931 года к нам в дом постучались и вошли три человека: двое мужчин и одна женщина и приказали собираться, забрав с собой только необходимое из одежды и ничего лишнего из имущества.

 

Отца в дом е не было: он работал на заводе в ночную смену. Мне шестилетнему, трудно было в то время что-либо понять в этой сумятице и неразберихе, да и матери тоже, ей не позволяли говорить и задавать вопросов, а люди эти не выставляли никаких причин и не поясняли никаких условий.

 

Собрала мать в узелок из шали первое необходимое, одела меня в борчатку. Вывели нас из избы темной ночью, все имущество осталось в избе: ножная швейная машинка, пяльца для стегания одеял, настенный ковер, с посудой шкаф отцовской работы да теленок за печкой. На дворе в хлеву корова. Посадили нас с матерью в широкие розвальни на солому и под покровом еще прохладной мартовской ночи повезли неизвестно куда и непонятно, за что.

 

Оказались мы в Борисоглебске в каком-то огромном привокзальном кирпичном, как мне показалось, длинном здании, уже до отказа наполненном людьми, очевидно, с такими же, как и мы с матерью. Что произошло, что станет со всеми этими людьми, в чем вина всех – сплошная неразбериха, никуда никого не выпускают, голодно, холодно, все в страшном ожидании непонятной развязки.

 

Мы с матерью ожидали отца, в надежде, что он сможет что-либо прояснить, но, как потом узнали, все его попытки вызволить нас из непонятной для нас истории, ни к чему не привели.

 

Скоро погрузили всех в товарные вагоны, их тогда называли телячьими, закрыли с обеих сторон двери, не разрешая выходить на остановках, и поезд тронулся. Долго везли нас, как скотину, через всю нашу матушку Россию с запада на восток в никому не известные, неведомые края Сибири.

Станция Татаурово.

 

Отсюда в санных повозках этапом по изумрудно-зеленому льду Байкала, через Баргузин и Баргузинскую долину поднялись на Икатский хребет в Баунтовский район на золотые прииски. Конечным пунктом всех наших страданий и бессмысленного путешествия оказался небольшой прииск на скалистых берегах реки Витимкана, обрывистые берега которого соединял висячий канатный мост. Оставили нас на прииске Ивановском.

 

Длинные деревянные бараки с обилием клопов и тараканов. Грубо сколоченные нары. С обеих сторон барака двухъярусные из баксового железа печи, которые топились круглосуточно, день и ночь, не затухая, потому что в окнах рамы одинарные, а вместо стекол в них непонятной расцветки и качества материал, не то мешковина, не то ситец.

 

Во всю длину барака из неостроганных досок стол на крестовинах. Ничем он не был покрыт, да и не мылся, он скоблился ножом или топором 2-3 раза в год; нары одной семьи от другой в бараке отделялись висячим матерчатым пологом, это в лучшем случае, а то просто ничем не разделялись. В долгие зимние вечера освещались восковыми свечами, да и те имелись не у всех. О радио мы не имели никакого представления, а телефона не было и в помине.

 

Вот так в медвежьем углу таежной глухомани Забайкалья началась и долго продолжалась наша каторжная жизнь.

 

Мать, естественно, не могла пойти сразу работать, так как вскоре наша скромная сиротская семья пополнилась одним человеком: родился мальчик, мой брат, назвали его Виктором, но не суждено было ему выжить, он заболел коклюшем и умер.

 

Вскоре мать определилась на работу на шахту по добыче золота, неимоверно трудные, не женские условия работы: в воде, в земле, по 8-10 часов, не зная ни выходных, ни праздников. Я оставался один, предоставленный сам себе.

 

Мать выходит замуж за молодого таежного приискателя Петра Ивановича Плеханова в надежде как-то облегчить материальное положение семьи. Но выбор оказался не совсем удачен.

 

Вскоре мы выехали с прииска, и началась кочевая жизнь в лето 1932 года по Баянголу и Баргузинской долине. Голод. Где только не мотались, чем только не занимались, чтобы хоть как-то свести коны с концами в эти страшные годы неурожаев и голода.

 

Цыганским способом добрались до села Большое Уро. Оставив нас на попечение своей тетки Натальи, отчим от нас ушел. У матери на руках родившаяся от него девочка Александра. Жить было не на что, нечего и есть.

И пошел я по миру. Сердобольные сибиряки, знавшие в своей маленькой деревеньке всех не только поименно, но и в лицо, сначала с удивлением глядели на меня, с любопытством рассматривали и дотошно расспрашивали, но всегда мне подавали, кто что мог: вареные яйца, калачи, шаньги, ватрушки, вареные картошки, паренки из свеклы, а кто и молоком угостит. Все это я приносил домой.

 

В зиму 1932-1933-го года мы вновь оказались в золотой баргузинской тайге на прииске Троицком. В четырех километрах от него прииск Федоровский по дороге на Богдарин. Здесь была начальная школа и при ней интернат. Я пошел в первый класс.

 

Это был 1933-ий голодный год. Пошел в школу я с большим желанием и охотой, несказанно был рад первому в жизни учебнику – букварю. Тетрадей не было, писали мелом на грифельных листочках, сидели за столами на лавках по четыре человека. На прииске Федоровском я закончил первый класс. Мать работала на промывке золота на бутаре и на американке (так назывались промывочные приспособления, снаряды).

 

В 1934-ом году мы переехали на прииск Карафтит. Здесь была средняя школа и интернат при ней. Живя в интернате, я учился в этой школе вплоть до призыва в Красную Армию в 1942-ом году после окончания восьми классов.

 

Получал я стипендию 180 рублей в месяц, питался в приисковой столовой. Денег мне хватало, на сэкономленные деньги покупал себе кое-что из одежды и обуви. Учился я хорошо, учеба давалась мне сравнительно легко, каждый год я получал за учебу премии и был бессменным старостой в классе.

 

Хорошо помню прием в пионеры, принимали тогда только тех, кто учился на «хорошо» и «отлично». Принимали меня в пионеры на празднике Новогодней ёлки накануне нового 1937-го года

Семья наша значительно прибавилась. В 1935-ом году родилась Полина, в 1938-ом – Виктор, в 1942-ом – Леонид. Нас стало семь человек.

 

Зимой 1941-1942-го года пришлось идти работать конюхом в групповое управление. Работать было некому, всех мужчин мобилизовали в армию. Сначала я был дворовым конюхом, в моем распоряжении сорок лошадей, всех надо выдержать, накормить, вовремя напоить и к семи часам утра приготовить для работы, а вечером всех принять, опять выдержать, развести по конюшням, по своим стойлам, накормить, напоить,  а днем убрать весь двор.

 

И вся эта адова работа лежала на моих хрупких плечах. Потом я перешел работать на связку из трех лошадей и возил дрова зимой на приисковую электростанцию. Работать было несколько полегче, но зато очень холодно и голодно, одежонки никакой, кроме все выносящей ватной телогрейки, а морозы в витимской тайге 40-50 градусов.

 

1941-ый год. Война. После сдачи экзаменов всех учеников 7-10-ых классов мобилизовали на работу по добыче золота конной бутарой на реке Витимкан на прииске Ивановском. Работали по шесть часов в неимоверно трудных условиях, мокрые, грязные, жили в бараке, спали прямо на полу, подстелив под бок траву.

 

Обсушиться негде. Кормили в столовой капустной баландой, 400 граммов хлеба в день. Как ни трудно, как ни голодно, но мы выдержали это испытание, ныне с ужасом вспоминаю все это и думаю: сколько же в нас было выдержки и терпения, стойкости и мужества.

 

Может быть от осознания большой ответственности перед теми, кто уже был там, на передней линии разразившейся страшной, кровопролитной войны, высокого чувства патриотизма и глубокой веры в нашу общую Победу. Да и вся система воспитания в школе выработала в нас, в нашем поколении 30-40-ых годов, стойкую способность противостоять всем трудностям и жестокостям в жизненных испытаниях, выпавших на нашу долю.

 

Еще один жесточайший удар был нанесен и без того тяжелейшему материальному положению нашей обездоленной семьи: в начале августа 1942-го года на покосе произошла настоящая трагедия: вспыхнув свечой, молниеносно, в считанные минуты сгорел балаган, было уничтожено все наше скудное достояние: постель, одежда, все продукты и продовольственные карточки, мне удалось лишь каким-то чудом вбежать в полыхающий балаган и выхватить из люльки, висевшей в балагане, четырехмесячного Леонида. Вечерело. До прииска с малышами не дойти.

 

Соорудили пещеру в зароде сена, заночевали, а на следующий день к обеду пришли домой. Как погорельцы, мы не получили ниоткуда никакой материальной помощи и финансовой поддержки: ни от организации, для лошадей которой готовили сено, ни от приискового сельского совета. Пришлось идти мыть золото. С отчимом пробили неглубокий шурф и по-приискательски удачно потрафили на жилку золотоносного пласта, и в первую же неделю мы смогли на добытое золото окупить почти все свои убытки.

 

А 15 августа 1942-го года мне была вручена повестка о явке на сборный пункт в приисковый сельский совет для призыва в армию, призывались юноши 1942-го года рождения, мне в ту пору было немногим более семнадцати лет. Выдали нам тут же по одной булке полусырого черного хлеба  и верхом на лошадях проводили до районного центра поселка Богдарин в военкомат.

 

Оттуда пешком на Романовку и по Читинскому тракту  в Читу. Это около четырехсот километров пути пешком с одной булочкой хлеба. Как мы все это одолели – тема целого романа.

 

И вот Чита. Кузнечные ряды. Старинный дом колхозника, переполненный стройными новобранцами, размещались, кто как мог, ни у кого и ничего, кто-то что-то продает, возможно, краденое, полный хаос и неразбериха, беспорядок и разнобой, какое-то непонятное столпотворение. Наконец, небольшими партиями начали распределять по воинским частям. Я попал в отряд, направляемый в Улан-Удэ. Там нас поместили в каком-то длинном деревянном бараке у моста через реку Селенгу. Зачем мы оказались тут – не совсем понятно, получилось какое-то скопище отпетых людей.

 

Ныне просто страшно пересказать, это похоже на кошмарный сон.

Наконец, ночью нас погрузили в товарные вагоны. На третий день пути мы прибыли на станцию Ханда-Булак, а оттуда пешим строем в Цигульский дацан.

 

После прохождения санобработки и мытья в холодной бане выдали нам армейское обмундирование, бывшее в употреблении, все в заплатках и без выбора размера. Ботинки без шнурков, один 39-го размера, другой 38-го, а мой 360ой; портянки, что носовой платок, и полуметровые хлопчатобумажные обмотки. Рукава у гимнастерки как раз в половину длиннее рук, а галифе у брюк ниже колен. На голове колючий суконный шлем с красной матерчатой звездочкой. Теперь можно представить мой армейский портрет.

 

Итак, я был зачислен в 67-ой ЗСП (запасной стрелковый полк) в 4-ую пулеметную роту станковых пулеметчиков первым номером. Началась и потекла трудовая армейская жизнь. Ежедневные марш-броски по 15-20 километров в любую погоду с полной боевой выкладкой и проведением боевых учебных стрельб. Больше находились в поле, чем в казарме или на учебном плацу.

 

Через два месяца напряженной боевой учебы наш набор в полном составе должен был отправляться на фронт. Но накануне, перед отправкой, в составе пятидесяти человек с образованием 7-10 классов я был отобран для зачисления во вновь формирующийся артиллерийский полк. Он дислоцировался на станции Антипиха под Читой. Это был 1143-ий ГАП АРГК.

 

После окончания полковой школы младших командиров по специальности связист полевых кабельных линий меня направили во второй дивизион этого полка во взвод управления, а затем во взвод управления самого полка, впоследствии получившем наименование Хинганского за беспримерный подвиг при форсировании Большого Хинганского хребта и штурм двух укрепленный районов в войне с империалистической Японией в августе – сентябре 1945-го года.

 

Вскоре в составе 10 человек от нашего полка я был откомандирован в Сумское Краснознаменское артиллерийское училище имени Фрунзе в город Ачинск Красноярского края.

 

После окончания войны с Японией и выезда из-за границы на Родину 1143-й ГАП АРГК (Хинганский) расформировывается, и я попадаю в 1146-ой ГАП АРГК большой мощности (203-х миллиметровые пушки). Вскоре и он расформировывается в связи с большой демобилизацией солдат старших возрастов. Я попадаю в 687-ую артиллерийскую бригаду, с которой переехал в Приморский край на станцию Раздольное и получаю направление в 56-ую ордена Кутузова тяжелую минометную бригаду, откуда и демобилизовался в марте месяце 1947 года.

 

Такова вкратце моя опаленная войной юность.

 

После возвращения из армии передо мной встал очень сложный вопрос: как выжить? Что делать? Куда себя определить? Нет ни образования, ни профессии и какой-либо надежды на помощь и поддержку. Ни копейки денег, без хлебной карточки. 1947-ой год на редкость выдался очень и очень трудный, неурожайный и голодный. В Грибановке, куда я приехал из армии, жить было практически невозможно, люди питались лепешками из перезимовавших дубовых желудей, коричневых, как кирпич, и горьких, что хна.

 

8-го апреля 1947-го года я выехал из Грибановки и 18 мая 1947 года прибыл в Курумкан, в Бурятию.

Чем только я не занимался.

 

Поначалу работал заведующим торговым отделом Курумканского сельпо; сопровождающим почты до Дырена. Заболел малярией, и уволился. Драл дранку и пилил дрова, работал грузчиком на пристани, прессовал шерсть и затаривал кожу на складе в Нижнем Курумкане. Из продуктов питания – 400 граммов хлеба на карточку и 0,5 килограмма сушеной картошки на неделю.

 

Все это продолжалось до тех пор, пока заведующий Курумканским районо не пригласил меня на работу воспитателем в Курумканский детский дом и предложил заочно обучаться в педагогическом училище города Улан-Удэ. Условия я принял. Работал и учился.

 

В 1951-ои году закончил Улан-Удэнское педучилище. В 1956-ом году закончил учительский институт, а в 1963-ем году закончил институт им. Доржи Банзарова по специальности русский язык и литература.

Три года своей трудовой деятельности отдал я работе в Курумканском детском доме воспитателем.

 

В августе 1950-го года Курумканский детский дом закрывается, часть воспитанников переводится в Баргузинский детский дом, а со второй половиной детей приказом министра народного образования Бурятии меня направили в Нижнеангарский детский дом воспитателем, а затем завучем до его расформирования в январе 1955 года.

 

Работая завучем в детдоме, вел уроки музыки и пения в Нижнеангарской начальной школе.

В 1955 году Нижнеангарский детский дом упраздняется, и меня по приказу министерства народного образования республики переводят в школу учителем начальных классов.

 

С 1955-56-го учебного года к четырем классам-комплектам начальной школы ежегодно добавлялось по одному классу-комплекту, и с 1957-го года начальная школа реформировалась в семилетнюю, а еще через три года – в восьмилетнюю. Вместе с ростом школы я становился ведущим преподавателем русского языка и литературы в ней.

 

С 1963-64-го учебного года я стал ее директором, избранным единогласно педколлективом этой школы, и руководил учебно-воспитательным процессом и хозяйственной деятельностью двадцать один год, т.е. до 1985-го года, до ухода на пенсию по возрасту, не прерывая преподавательскую деятельность. На первое сентября 1996-го года мой общий трудовой стаж – 49 лет.

 

Мои поощрения:

 

1. Почетная Грамота Министерства просвещения СССР от 26 января 1978-го года.

2. Почетная Грамота Министерства просвещения РСФСР от 24 ноября 1962 года.

3. Почетная Грамота Министерства просвещения Бурятской АССР от 14 сентября 1972 года.

4. Почетное звание «Заслуженный работник народного образования Республики Бурятия» - Указ Президиума Верховного Совета Республики Бурятия от 25 сентября 1995 года.

5. Почетная Грамота Президиума Всероссийского Совета ветеранов войны, труда, Вооруженных Сил и правоохранительных органов от 10 апреля 1995 года.

6. Отличник народного образования РСФСР – решение № 54 от 14 мая 1991 года.

7. Почетная Грамота министерства просвещения Бурятской АССР от 13 ноября 1984 года.

8. Занесен в Книгу Почета – Свидетельство от 3 октября 1973-го года.

9. 23 Почетных Грамоты райкома КПСС, исполкома районного и поселкового советов, республиканского совета ветеранов войны и труда и другие.

10. Присвоено звание «Почетный гражданин Северобайкальского района» - решение бюро Северобайкальского райкома КПСС и исполкома районного совета народных депутатов № 26 от 17 августа 1990-го года.

 

Так отмечен мой непрерывный полувековой путь на ниве народного просвещения и общественной деятельности.

 

Всю мою сознательную трудовую жизнь сопровождала активная общественная работа. Начиная с 1967-го года:

- Я избирался народным депутатом Нижнеангарского поселкового совета подряд десяти созывов.

- С 1975 по 1985-ый год состоял народным заседателем Верховного Суда Бурятской АССР двух сроков по пять лет.

- С 1980-го по 1986-ой год – председатель Нижнеангарского поселкового совета ветеранов войны и труда, всего на этом поприще я состоял шестнадцать лет.

- Был членом Бурятского Республиканского совета ветеранов войны и труда, принимал участие в работе всех его Пленумов.

- Активное участие принимал в становлении и развитии художественной самодеятельности, был участником республиканского смотра в городе Улан-Удэ и т.д.

 

Вот коротко о жизни моего безрадостного и горького детства, жестокой, суровой юности, опаленной жгучим пламенем всесокрушающей Великой Отечественной  и мучительных поисках своего места в жизни в годы становления.

 

Только глубокая вера в самого себя, только неколебимая опора на свои собственные силы и твердая убежденность в содружестве с сильной волей и страстным желанием и ничто иное способны оседлать задуманное, осуществить заветную мечту, цепко взять в руки свою желанную голубую звезду.

 

Некрылов Ф.Ф., ветеран войны и труда

 14.10.1996, Нижнеангарск