Очерк «Долгая память одного дня» написан мною, Батуевой Любовью Данзановной,  на основе документальных материалов, рассказов, воспоминаний  моей матери - 94-летней Батуевой Дари Арьяндовны, уроженки Хамнея Закаменского района, в настоящее время проживающей в селе Ташир Селенгинского района.

Жизнь мамы многогранна, интересна и в то же время трагична. Можно сказать, в её биографии отражается история всей страны. Таких людей, как она, живых свидетелей далеких 20-30-х годов, с каждым днем остается все меньше и меньше. А историю мы обязаны знать.

 

В 1929 году был репрессирован ее отец Цырендоржиев Цыбикжап (1882 года рождения). Расстрел по обвинению в контрреволюционном заговоре был заменён десятью годами заключения в концлагерь. Домой не вернулся. Последнее письмо родные получили в 1938 году. На запрос был ответ: умер в Мурманской области.

 

Мать Цырендоржиева Жигмит умерла в ссылке в Красноярском крае. Дари  и ее старшему брату  Лубсан  удалось вернуться из ссылки в Закаменск. Но в 1935 году попали во вторую волну переселения. 

 

На этот раз в Улан-Удэ. Мама была среди первых строителей Улан-Удэнского стекольного завода.

 

В своем очерке рассказываю об одном летнем дне 1932 года. Этот день - один из многочисленных дней ссылки четырнадцатилетней бурятской девочки. День емкий, наполненный повседневными делами Дари и её долгими воспоминаниями о родном доме.

 

Одни сутки, но в нём отражён весь характер, мысли и переживания девочки, по воле судьбы оказавшейся в самой гуще трагических событий советской действительности.

 

 

Сегодня, несмотря на преклонный возраст, Дари Арьяндовна очень многое помнит из того нелегкого периода её жизни. Внимательная, добрая к людям, она до сих пор сохранила ясность ума, бодрость духа; живет, никогда не жалуясь на судьбу, благословляя каждый день своей прошлой и настоящей жизни.

 

К очерку прилагаются копия справки прокуратуры о реабилитации отца Дари Арьяндовны и официального документа о признании её подвергшейся репрессиям. Приложены фотографии героев очерка: Цырендоржиева Цыбикжапа и Дари Арьяндовны. Интересен тот факт, что на родине сохранились дома, в которых росла Дари. Фотография одного дома тоже приложена к очерку.

 

 

Дари почувствовала, как ее поцеловали в лоб. Сон не хотел отпускать ее, но она открыла глаза и увидела свою маму. Девочка потянулась к ней, обняла, горячо дыша в грудь матери.

 

- Красавица моя, пора вставать... А ты улыбалась во сне, мне даже было жалко тебя будить, - участливо сказала мать, ласково поглаживая дочь по голове.

 

Дари быстро оделась, ополоснула лицо холодной водой, помолилась, как ее учила бабушка, испросив бога об удачном дне, подошла к костру и подбросила в него дрова. Целый сноп искр рванулся кверху, и вода в котелке сразу же забурлила. 

 

Они пили вкусный чай с необычайным запахом: травку добавляли в кипяток. Дари посыпала ломоть хлеба солью. Вкусно. Но чувство голода было постоянным. Пайка не хватало на сытую жизнь. Поэтому, съев хлеб, Дари, обжигаясь, пила чай, заполняя пустоту в животе. Но ничего, вечером у них будет богатый ужин. Сегодня Дари с подружкой Долгор пойдут в соседнюю деревню. Там живут добрые люди. Пустыми девочки оттуда не придут. Если повезет, то не только хлеба, но и молока раздобудут.

 

Взяв специально сшитые мешочки, девочки бодро отправились в неблизкую дорогу. День погожий. Небо - светло-голубое, без единого облачка. Тропинка петляет по лесу, уводя их то влево, то вправо, огибая поваленные деревья, овражки и небольшие болотца. 

 

Когда выходят на проселочную дорогу, девочки сняли унтики - берегут, они ведь и так совсем поношенные. Теперь мягкая пыль щекочет пятки.

 

Солнце уже не на шутку распалилось. Сойдя с дороги, посидели в высокой траве, обмахивая разгоряченные лица платками. Попили из фляжек воду, немного поболтали, пошли дальше. 

 

Ноги, привычные к ходьбе, легко несут Дари по дороге. Три часа ходу -разве это расстояние? Сколько дорог уже прошагала она за свою короткую жизнь - эге-гей! Подсчитать бы все...

 

 Чего стоила одна только дорога от родного дома в Хамнее, что в Закаменском аймаке, до Новоселенгинска. Ни много ни мало четыреста километров преодолели они с матерью и братом, где на подводах, где просто шагая по пыльной дороге в огромной толпе людей, таких же горемычных, как и они. 

 

Из Новоселенгинска до Улан - Удэ плыли на пароходе. Там их встретили солдаты с ружьями и загнали в товарняк. Несколько суток люди в темноте, в тесноте, в духоте ехали в неизвестность. Никто и ничего им не объяснял. Только иногда поезд останавливался и их выводили на свежий воздух. А дальше снова вагоны, снова бесконечный перестук колес.

 

Когда после высадки из вагонов, к ним подъехали подводы, Дари поначалу радовалась, что наконец-то пешком, что наконец-то ногами по земле, но пришлось идти долго, ноги гудели от усталости. 

 

Изредка ее сажали на подводу; тихо покачиваясь в телеге, Дари подремывала. А потом ее ссаживали и место на телеге занимал другой ребенок.

 

Вдруг со всех сторон понеслось: «Енисей, Енисей». Дари еще никогда не видела столько воды, перед ней катила воды необъятной ширины река. Сплавляли ссыльных вниз по Енисею на плотах. 

 

Дари страшно боялась, что бревна могут распасться, и почти всю переправу просидела с закрытыми глазами. А впереди их ожидал еще один пеший переход, и еще одна переправа (только на этот раз на лодках) через реку со странным названием Мана. По реке шли бревна.

 

Лодочник то и дело, отталкивая очередное бревно от лодки, кричал: «Елки-палки, лес густой!». Дари не понимала, что это значит - она совсем не знала русский язык - но вместе с лодочником, когда бревно угрожающе близко подплывало к лодке, тоже кричала: «Елки-палки!» Мать слабо улыбалась дочери, подбадривая ее, но Дари видела, что ей самой очень страшно. А брат, хорохорясь и делая вид бывалого человека, смеялся над страхами сестренки.

 

Вот так они и добрались наконец до старого, почерневшего от времени, с огромными щелями барака. Здесь им определили место на земле, здесь им предстояло обживаться. Для девочки Дари, которая ни разу в своей жизни не совершала в родном Хамнее путешествия дальше нескольких десятков километров от дома, вынужденная дорога в несколько тысяч километров дала много разнообразных впечатлений...

 

Тут воспоминания оборвались. Вдали показались дома. Дари и Долгор надели обувку, отряхнули от пыли одежду, перевязали платки. Без всякой боязни вошли в деревню и направились в разные стороны. Русская деревня была большая, и у каждой из девочек были свои знакомые.

 

 Дари первым делом заходила в избу, где жили муж и жена с маленьким сыном. Изба стояла в середине деревни. Идти надо было долго. Мимо пробежала ватага ребятишек.

 

Они не обратили никакого внимания на девочку, хотя Дари совсем не похожа на них, светловолосых, голубоглазых, шумных и задиристых. Да, в первую встречу они окружили ее на улице. Но матери, шумно позвали их к себе. 

 

Дари видела, как женщины что-то быстро-быстро говорили детям, показывая на нее. А одна мамка даже погрозила кулаком сыну. И с тех пор ни разу ни один мальчишка не кинул в нее камень, не заулюлюкал ей вслед. Но и играть к себе девочку никто не звал. Да и Дари некогда водиться с деревенской детворой.

 

Проходя мимо аккуратно сложенных бревен, она вспомнила, как в первый раз с замирающим сердцем вошла в деревню.

 

Тогда был какой-то праздник. На бревнах сидели нарядные женщины. Они красиво и слаженно пели, смеялись, щелкали семечки. Увидев ее, притихли и долго глядели на Дари. Дари не выдержала. 

 

Пусть в животе пусто, и в мешке - тоже ничего, но надо бежать отсюда. И вдруг: «Эй ...». Сердце толкнулось, ноги как-то обмякли, во рту сделалось сухо. Молча, глядя в землю глазами, неожиданно наполнившимися слезами, несмело шаркая вдрызг разбитыми унтиками, шла Дари к этой нарядной веселой толпе женщин. 

 

Она давно перестала замечать, что ее когда-то добротное бурятское платье-халат стало подранным, но здесь вдруг застыдилась своих заплат на подоле, выцветшего под солнцем платка. 

 

Женщины же с жалостью смотрели на вконец оробевшую смугленькую девчушку, с худенькой шейкой, вытянувшейся из слишком просторного воротника. Оборванная, растерянная Дари была принята сердобольными женщинами деревни. С бревен поднялась одна из них со шрамом у глаза, взяла ее за руку и повела за собой.

 

Изба, куда они зашли, была совсем не похожа на их деревянный дом-юрту. Полы были вымыты до яркой желтизны, большая печь занимала почти всю середину избы, с нее свисала одежда, был виден край одеяла. На припечке опрокинуты чугунки, сковорода, у печи - ухваты, кочерга, сковородник.

 

На окнах выцветшие, но чистые занавески, горшки с цветами; вдоль стены у большого стола стоят массивные деревянные лавки. Хозяйка достала из чугунка мясо, положила в мешок хлеб, кусок сала.

 

В смятении от такой щедрости Дари еле слышно пробормотала благодарность по-бурятски. Счастливая, не шла, а летела тогда домой к матери, воображая, как расскажет о русской женщине и накормит мать досыта....

 

Дари очнулась от воспоминаний, когда совсем рядом с нею зашумел крыльями и закукарекал петух. Красивая птица. Дома у них никогда не было ни кур, ни уток, ни гусей и индюков. 

 

Впервые увидев в деревне всех этих птиц, Дари прямо-таки разинула рот, дивясь, как спокойно они расхаживают по улицам, нисколько не боясь людей. Продолжая путь по деревне, она все видит и замечает: там подновили забор, здесь поставили скамейку. 

 

А навстречу по улице идут, помахивая хвостами, тупорылые бычки, смирные телята-первогодки. Тут нельзя не вспомнить, как любила Дари дома вместе с младшим братом играть с маленькими, лобастыми, смешными телятами. 

 

Жила их семья уважаемая всеми, древнего знатного рода, зажиточно и добротно. Сотни коров, бычков, телок, табуны коней, овец, которых не пересчитать, хайнаки, сарлыки - все это главное богатство бурята лавиной текло по пастбищам Хамнея. 

 

Отец, учился в свое время в училище в Кяхте, потом закончил курсы в Иркутске, был грамотным человеком, крепким хозяином. Он гордился своими племенными жеребцами, быстроногими скакунами, умело хозяйствовал на земле. После революции был одним из организаторов кооперации в Закаменском аймаке.

 

Любил отец свою семью, видел будущее детей счастливым. Но с лета 1929 года начались беды. Дари помнит, как однажды на единственной дороге, ведущей к ним из центра, показался одинокий всадник. Гостю в доме были всегда рады. 

 

Дари с нетерпением ожидала, когда же гость сойдет с коня. В первый раз в жизни она увидела русского человека. Дари знала, что русские живут там, за горами. Так вот они какие! А еще они, оказывается, ходят с саблями на боку. 

 

Гостя угостили с дороги чаем. Потом отец спокойно переговорил с русским и что-то сказал матери. Мать вся всполошилась, начала бестолково ходить по дому и вдруг заплакала. 

 

Отец уложил вещи в кожаный мешок. Мать собрала детей, отец каждого обнял и поцеловал в лоб. Остановился около Дари, сказал: «Старшие дети уже взрослые - у них своя дорога; младшие - еще несмышленыши, а моей Дари будет тяжелее всех».

 

Отец и русский сели на коней. Уезжали не спеша. Отец ни разу не оглянулся. Дари бросилась бежать за ними. Отъехав от дома, отец вдруг сошел с коня. Русский немного проехал дальше и закурил. 

 

Он понял тоску отца, дал ему побыть одному. Дари увидела, как отец медленно опустился на траву, бережно взял в пригоршню сухую землю, поднял руку и тонкой струйкой медленно просыпал ее между пальцами. Потом он закрыл лицо руками и его плечи затряслись.

 

Отец плакал! Ее отец, всегда мужественный, уверенный, веселый, был сейчас такой беспомощный. У девочки заколотилось сердце, лицу стало жарко, и, уже ничего не боясь: ни грозного незнакомца с саблей, ни гнева отца, который запретил его провожать, - бросилась из-за кустов к нему, упала рядом на колени и уткнулась лицом в его родные теплые руки. 

 

Отец с минуту помолчал, только слегка подрагивала рука, потом ласково сказал: «Ах, ты моя егоза непослушная...». Девочка подняла глаза и увидела своего прежнего отца: сидел он перед ней прямой, сильный, улыбался, покрасневшие глаза его искрились. 

 

Понимал он, что дочь должна запомнить его именно таким, а не слабым и усталым. Усадил он рядом свою девочку, обнял: «Посмотри, как красиво кругом. 

 

Это наша земля... Где бы ты ни была, никогда не забывай ее. Она всегда даст тебе силы, а они тебе будут нужны». Дари не очень понимала, почему ей потом будут нужны силы, но слова отца звучали значительно. Она крепче прижалась к нему, детское чутье подсказывало ей, что долго-долго не увидит своего самого родного человека: Дари в семье была его любимицей.

 

Стукнула сабля, подъехал конвойный; отец легко поднялся, как будто действительно земля дала ему силы перед трудной дорогой, еще раз прижал к груди дочь, потом легонько повернул и подтолкнул в сторону дома.

 

Хорошо помнит Дари, как осенью у них забрали все стада и табуны, оставили семье одного коня, одного хайнак, пять телят. Жили, ждали вестей от отца, а следующим летом приехал тот же русский с саблей на боку, велел собираться и им. 

 

Младших детей: восьмилетнего Бадму и четырехлетнюю Ринчин - забрали к себе родственники. Одного брата и двух сестер не тронули, потому что они жили уже своими семьями, а матери, двадцатилетнему брату Лубсан и двенадцатилетней Дари сказали, что они поедут к отцу. Дари была рада этому: хоть на край света, зато к отцу.

 

Так и ушли они из отеческого угла с надеждой, мать помолилась у порога и поклонилась дому. С тех уже, как они здесь в ссылке, прошло два года, а отца все нет и нет...

 

Вот Дари и добралась до избы своих знакомых. Сегодня она должна вышить узоры на рубахе хозяина. Еще дома Дари научилась шить и вышивать. В этом деле она уже признанная мастерица. Увидев маленького сына хозяев, девочка чуть не заплакала, вспомнив своих маленьких сестру и брата. Где они? Что с ними? Дари видела, как мать всем сердцем истосковалась по своим младшеньким.

 

Незаметно пролетел этот день. Во многих избах побывала сегодня Дари.

 

Кто за помощь, кто за просто так отламывал ломоть от буханки, совал кульки с вареной картошкой, огурцы. Вон какой мешок тяжелый у нее! Скоро стемнеет, надо бежать обратно в барак, к маме.

 

По дороге домой Дари нагоняет Долгор. Идут быстро, запинаясь в наступающих сумерках за комья земли, выступающие корни деревьев. Дари поглядывает то на слабое свечение заката, то на темный восток, откуда завтра взойдет солнце.

 

Наступит еще один новый день, и надо будет его проживать, не забыв помолиться богу, позаботиться о матери, надеясь, что когда-нибудь они совершат обратный долгий путь к себе домой , в до боли родной Хамней.

 

Дари, подходя к бараку, издали увидела мать, которая, прислонившись к стене, казалось, дремала. Как у нее запали щеки! Куда ушел румянец, который всегда ярко пылал на ее лице? 

 

Отец часто подшучивал над ней, говоря, что она тайком от него, чтобы быть красивой, натирает щеки краской. Мать смеялась, отмахивалась от него рукой: есть у меня прямо-таки время заниматься такой ерундой. Дари легонько касается руки матери:

 

     - Вам не холодно, мама?

     - Заботливая ты моя... Как бы я без тебя?.. - открывая глаза, тихо говорит мать и гладит черноволосую головку дочери.

 

Дари захотелось заплакать, навзрыд, горько и отчаянно, но она изо всех сил сдерживается: у матери и так бесконечно усталые глаза, а тут она бы, Дари, со своими слезами. 

 

Мать никогда раньше не хворала, а здесь скрутила ее какая-то болезнь, точит она изнутри, делая ее с каждым днем все слабее и слабее. Если бы они были дома, то бабушка давно бы излечила травой из тех мешочков, которых было у нее во множестве припасено от любой хворобы.

 

Там, в Хамнее, мать, крепкая, ловкая, вела хозяйство исправно. Отец, подолгу уезжая на службу в аймачный центр, спокойно оставлял на мать многочисленную семью, в которой было восемь детей. 

 

От природы тихая, мирная, молчаливая, она никогда не повышала голос на работников, которых нанимали на сенокос, ни на работниц, помогавших ей ходить за скотом. 

 

. Сколько себя помнит Дари, мать никогда не сидела сложа руки, она постоянно была в работе: доила коров, взбивала масло, вялила мясо, выделывала шкуры, обшивала семью, ухаживала за стариками... Да просто не перечесть всего. 

 

В матери была какая-то особенная ласковость. Словно предчувствуя нелегкую судьбу детей, она старалась успеть сполна одарить всех их своей добротой и нежностью.

 

А вот теперь Дари сама старается всячески облегчить жизнь матери. Есть у Дари заветный туесок с маслом. Она все надеется, что когда-нибудь откроется дверь - и на пороге появится отец. 

 

Вот приехал же Сыдып-абгай. Сколько было радости у матери и Дари, когда выяснилось, что он знает ее отца. Они вместе сидели в улан-удэнской тюрьме. Ведь отправили же Сыдып-абгай на поселение к его семье. Значит, и отец приедет.  Дари накормит его с дороги. 

 

Вот удивится отец такому богатству, когда она подаст ему туесок с маслом. Правда, масла в туеске осталось меньше половины, потому что Дари каждый вечер по маленькой ложечке кладет масло в рот матери. При этом, успокоивая ее, девочка делает вид, что ест и сама.

 

И все-равно масла еще много - отцу достанется. От таких мыслей даже слеза прошибает. Так становится хорошо, так светло и просторно на душе девочки.

 

     Дари вгляделась в бледное лицо матери, подсмотрела измотанный болезнью взгляд.

    - Мама, поешьте масла. А потом мы поговорим ... о доме...

    Матери совсем не хочется есть. Да разве дочь отстанет, пока не покормит.

 

И вот наступают они, самые долгожданные минуты. Мать и дочь, тесно прижавшись, лежат на нарах. Дари чувствует теплое дыхание матери на щеке и слушает ее неторопливый рассказ о самых близких людях: бабушке, отце, братьях и сестрах - о том, как ей теперь кажется, далеком времени, когда они большой и дружной семьей жили дома. 

 

Постепенно куда-то уходит постоянное чувство одиночества, отрезанности от привычного мира. Мать иногда жалуется: «Память как решето». А Дари помнит все. 

 

Ничего у нее не забывается и не стирается временем. Уже два года они в этом чужом, далеком от Хамнея крае, а она помнит все. Если мать что-то пропустит или забудет, она тотчас же начинает рассказывать сама.

 

Но время бежит быстро. Давно стемнело; затихает привычный гул в бараке; все тише и тише становится голос матери; постепенно веки Дари делаются тяжелыми. 

 

Поначалу она часто просыпалась среди ночи от духоты, вставала попить воды из большого заржавевшего бака, который стоит у самого входа. По обе стороны длинного барака сооружены в два ряда друг над другом широкие нары. Свободных мест нет. 

 

Лежат вперемежку дети, мужчины, женщины. Они ворочаются, постанывают, похрапывают, вздыхают. Слышно, как кто-то тихонько плачет, кто-то просит попить (в бараке есть больные). А теперь она привыкла и к духоте, и ко всем звукам барака, спит крепко.

 

Проваливаясь в сон, Дари успевает еще подумать: «Все будет хорошо... мама выздоровеет... завтра будет радостный день - с лесозаготовок приедет брат, он обязательно похвалит меня за то, что хорошо ухаживаю за мамой... а потом... потом приедет отец...».

 

Девочка засыпает, часто улыбается: снятся ей горы, леса, река с лугами, с травой, цветами далекого родного Хамнея.