Фото: http://piligrim-67.livejournal.com/

"....сказка для ума, да сердца. Чтоб,  значит ,  знала, да не забывала к чему самовольство, да самодовольство приводят. Раз дал людям клятву служить честью – служи. Старых – почитай. В руки, что тебя кормят – не плюй. Ибо ты слуга народу, вот и служи ему – верой и правдою, как мудрые наказывали.!" 

Байкалинка стоит на берегу и задумчиво смотрит вслед удаляющейся легенде. Рядом, у тихого, но жаркого костерочка,  сидит и попыхивает своей неизменной трубкой дед Пыхто. Он тоже прищуриваясь то ли подслеповато, то ли от дымка смотрит  вдаль. Сегодня этим двоим грустно. Но грусть их не мрачная, не тяжёлая. Она тёплая, словно этот голубой, отполированный весенними ветрами шатёр небесный.

Дед покашливает и ворчит: «Вот чё за моду-то взяли? Всё не по-людски, всё второпях, втихомолку. И что это за порядки-то и законы по земле нашенской разошлись не нашенские? И чё-й то ей удумалося-то удаляться? Она же ишшо и молодая совсем. И удумала-то?  Удаляюсь грит, потому как я теперича без надобности? Это с каких же пор без надобности? Аль детишки перевелися, аль им теперича с грудным-от молоком таблицы умножениев читают чо ли?! »

Байкалинка  некоторое время теребит кисточку на кацавейке, коротко смотрит на деда и,  покачивая головой, отвечает деду: «Да дедуля, без надобности мы теперь. Зачем легенды людям,  которые не видят, не слышат никого кроме самих себя?» Дед аж задохнулся от возмущения, закашлялся. Кашлял долго, прочищая легкие и голос, а потом заговорил –

- Дык без сказки-то, без легенды ить человек и не человек вовсе. Она сказка, али легенда для чего имя дадена, а? Для того что бы хранить, пересказывать, из уст в уста передавать. А с имя и память человеческую, законы опеть таки людски, а не зверьи. В их ведь не абы что говорится-приговаривается. В них мудрость вековая содержится. А тут - чё тако получается?! Сначала легенду с глаз прогнали – она им видите ли не понятна?! А умишком раскинуть они чё не пожелали,эх! Люди-человеки! Коды же они в ум-то придут?

Вот помнишь, ты ишшо совсем дитёнком была, с Писанного-то камня  Даргу в море кинули? Дык-дарга-то по бурятски начальник, ежели по современному,  получатца. Дык вот,  и послушай,  чего случилось-то тогда. В те поры΄ племя жило в бухте,  у Писанного камня. Они, как водится у поморов рыболовством, да охотой промышляли. Крепкое племя было. От них до сих пор на скалах рисунки-то остались. А остались-то они оттого, что племя это было не простое. За жизнь оно боролось не токмо богатством добытым из моря, да тайги, да его меной с другими племенами. Они ить скалы разрисовывали, да песни слагали. Рисунки-то в Святом море отражались, да радовали водицу-то живую. Чего улыбаешься? Сама ить плоть от плоти Байкала батюшки – капелюшка его.  Ить когда грустно, да тоскливо становится – нырк и нету тебя, ушла, к отцу плакаться.

А песни они на берегу  пели, во время всяческих праздников, али по горести какой. В племени-то слышь, плакать не принято было. И язык-то у них был многозвучный, певучий – шибко на песню похожий. Дык вот, в племени был, как водится, старейшина – предводитель, ну тот кто порядок да закон родовой знал и приглядывал за всем и прозывался он Дарга. Жило бы племя доселе наверно, да не повезло ему с Даргой следующим, прежний-то на охоте нежданно, да не вовремя погиб в цвете лет, ишшо совсем не старым, а нового сгоряча выбрали на скорую руку. Оно поспешность человеческая всегда не тем местом, слышь, к людям оборачивается.

А выбрали сгоряча,  человека без голоса и слуха, он и сам петь не особо любил и поющих не сильно жаловал, а находился при прежнем Дарге на посылках – бегал по роду с поручениями, следил за тем, как исполнялся родовой закон. А допреж всего сильно покрикивать ему нравилося. Ну и порешило племя, если был при старейшине, значит и закон чтит и соблюдать будет. Положили нового Даргу на жертенный камень, окропили Святой водой Байкала-морюшка, окурили травами священными, прочёл он клятву вековечную – служить людям Рода ихнего верой и правдой, честью и совестью, денно и нощно. И стала жизнь-то продолжаться.

Только жизнь-то пошла не так как бывалоча давеча. Слачала, -то никто и не примечал за новым Даргой странностей. А потом потихоньку шептаться начали. Песен стало всё меньше по стойбищу слышно. Идёт Дарга, где услышит песню, нахмурится. Песня-то сама собой и затихат. Дык и как петь, коль на тебя сурово из-под бровей погляда΄ют? Всю добычу стали делить,  да продавать, а деньги-то в кубышку складывать, на чёрный вишь, день. Скалы расписывать стало не кому, вода-то обмыла рисунки с подножий,  оголе΄ли скалы, скучать стала святая водица. А Дарга-то ишшо одну моду завел, если ему,  вишь,  кто не по ндраву пришёлся, он не мытьём, так катаньём добьётся, что бы неугодный ушёл с земли. То задание како,  вишь, даст. Уйдёт человек и… нет его.  Стало ветшать племя на глазах у Святого моря. Молодых, да сильных он с пути истинного сбил, что бы имя крутить-вертеть, как вздумается.

Окружил себя приспешниками-прихлебателями, которые на каждое его слово кланялись послушливо и любую глупую мысль радёшеньким лицом встречали. Оно бы и долго это продолжалось, да только нельзя на берегу моря Байкала долго тиранничать – смотрело море, смотрело на всю эту неприглядну  картину. Долго терпело надо сказать и дотерпело до последнего, до той капелюшечки – какой ты, Байкалинка морю являешься.

Нашёлся таки смелый человек в племени – восстал против Дарги, принародно сказал ему, что мол де  плохой он человек, а старейшина ещё худший, что деньги красоту не заменят, а племя под его рукой приходит в полный раззор. Ни тебе старикам – ни почёта, ни уважения. Ни тебе традиций красивых. Ни песен новых, ни скал расписных. Только расчёты, да толстая кубышка, от которой племени ни проку, ни толку никакого.

Ух и рассвирепел Дарга. Ух и взъерошился. А племя-то молчит и смотрит, чё делатся. Это ж у людей так всегда заведено – хороший, честный человек придёт к власти – она лицом к народу. Да только редко ведь это случается-то. Поэтому и сторожит  Байкал-море берега свои от плохих-то людей. Навиделося уже.  Наслышалося. Натерпелося.

Задумал Дарга учинить расправу над строптивцем. Думать начал. Вспоминал Родовой закон, думал,  как изничтожить неугодного, да всё повода не находил. Так ить сама вода-то и подсказала ему это, случайно, не намеренно. Скалы –то расписные пообтрепались, вода тосковать начала, да биться о скалы, потому как ей смотреть-то не на что стало. А от этого штормить начало море, да и не по-шуточному штормить. То жилища захлестнёт, то костры сырым туманом затушит. Ни охоты удачной, ни рыбалки щедрой. Одним словом расшумелося море без песен, да красоты.

И придумал Дарга, как избавиться от не угодного -   ушёл в скалы, а потом вернулся и объявил стойбищу, что разговаривал-де с Байкалом и требует море от людей жертву человеческую, а человек должен быть такой, что по всем статьям и выпадает отдать в жертву  противника своего. Племя призадумалось. По чумам шептаться начали. Песни стихли , будто  и не было их вовсе, на скалы с красками перестали подниматься совсем. А вода-то все дичее, да яростнее о берега бьётся, сердится. Оголодало племя, продрогло, в сырости да без удачи рыбной, да лесной.

А голод-то он не тётка, он на хорошее-то  людей редко толкает. И согласилося племя принести супротивника в жертву.  Нашли в море, не далеко от берега, под скалой высокой,  камень, удобный, с выемкой, будто чаша внутри.  Дождались пока приуспокоилось море, схватили человека связали, положили в лодку, да и повезли , разложили на камне, и Дарга ножом надрез первый на шее у него сделал, потекла кровь в чашу каменную.  А Дарга – торжествует победу, не торопится ирод. Наслаждается своей победой. Наполнилась чаша каменная человечьей кровью до краёв, потекла горячая кровь через края и стала смешиваться с водою Святой.

Вода в Байкале застыла, как стеклянная, от негодования на зло человеческое. А Дарга-то обрадовался, закричал стоявшим на берегу людям, что де  приняло море жертву, заплясал на камне от радости. Да плясал-то он раньше времени. Будто ножом, разрезало водную гладь – расступились воды поперёк себя, а на берегу плечом к плечу встали Ветры Байкальские с плётками своими в руках.  По сухой дорожке вышел Байкал в образе Воина в хрустальных доспехах, блестящим, как солнце ножом одним махом взмахнул и разрезал путы, что связывали жертву. Рукой коснулся раны на шее и затянулась рана, будто её и не было. Взял на руки человека, вынес на берег, положил на  песок и оглянулся на застывшего Даргу. Покачал головой осуждающе. Обернулся к ветрам, рукой махнул и скрылся в водах Святых, будто не было его.

А Ветры плётки подняли, да и давай стягать Даргу, пороть его не жалеючи. Так сильна была боль от порки, что Дарга по  воде, да по скалам пешком кинулся, забыв про лодку, да и себя не помня. Всё выше гнали Ветры Даргу по скалам, свистя и завывая, срывая с него одежду богатую, вырывая волосы, рубцами от плетей покрылось плотное тело, силы –то у Дарги иссякали, выскочил он на самую высокую скалу, а под ней аккурат тот камень жертвенный пришёлся и деваться-то ему уже некуда, вишь. Либо Ветрам навстречу идти, либо со скалы прыгать. А Ветры-то всё ближе подходят -  плёточками поигрывая, да весело посвистывая.  Отступал Дарга, отступал, да и оступился и полетел в аккурат на тот камень, который  для другого приготовил. Пока летел, так скукожился со страху, что весь сам в чашу и шмякнулся. Только чмокнул камень, кабыть  его целиком проглотил, а вода-то вишь от камня расступилась, будто брезговала нечистого человечешки коснуться. Так и был камень насуху΄, пока весь человечишка в камень не впитался.

А ветры к людям спустились, показали на лежащего бездыханного человека и передали наказ Байкала-моря, что бы с этого дня правителем Рода стал он.

Пришёл в себя новый Старейшина, перво-наперво разбил кубышку, людям деньги поровну раздал. Второе отправил молодых, да  умелых скалы раскрашивать, а вечером запели люди песню-хвалу мудрости Святого Байкала, со словами благодарности.

Вот те, Байкалинка-дочка и сказка для ума, да сердца. Чтоб,  значит ,  знала, да не забывала к чему самовольство, да самодовольство приводят. Раз дал людям клятву служить честью – служи. Старых – почитай. В руки, что тебя кормят – не плюй. Ибо ты слуга народу, вот и служи ему – верой и правдою, как мудрые наказывали. А со своим-то  уставом в чужой монастырь, делать неча, соваться. Негоже это, ой как негоже. Пострадать можно сильно, от самоуправства своего. . А Легендушка-то наша, хучь и ушла-разобиделась, да ить она отходчивая. Походит-походит, посмотрит-посмотрит да и вернётся, миленькая… Куды ж ей от нас, да от люда доброго деваться?.. Ни оне без неё, ни она без них не обойдутси…

Пойдём-ка, камешок  тот покажу, он у Писанного камня до сих пор стоит, как памятка. Если с моря-то идти, то его заметно, у него внутри, как чаша, до сих пор красная,  будто в ней кровь плещется. А на скалах и теперича можно малеванки разглядеть зорким, да глазастым.  Кто не верящий, может собственными глазами удостовериться.  Вот и волна подходящая, становись рядом, сейчас мигом домчит.