Посвящается моим любимым, дорогим, неповторимым отцу Наумову Иосифу Кирилловичу, матери Наумовой Наталье Демидовне, проживших трудную, но честную жизнь.

 

Жизнь, в которой было много потерь, но они, ни при каких обстоятельствах не впадали в крайность.

Они несли свою ношу жизни так, как могли, так как им велела их совесть, их отцовский и материнский долг. Долг перед Родиной, перед людьми, живущими рядом.

 

Низкий поклон моей малой Родине, моему никогда незабываемому Загану,

 моим землякам, я их помню и люблю.

 

Я благодарна судьбе за то, что мне пришлось, столкнуться с такими трудолюбивыми, честными и чистыми думаю людьми.

Кланяюсь Вам до самой земли.

Вечная Вам память.

 

Часть 1

Заган, в котором жили Мавра и Наталья, был очень старинной Сибирской деревней. Кто и когда его обосновал, уже никто и не помнил. Только от стариков слышали, что первыми русскими людьми, появившимися и поселившимися на месте села Старый Заган, были беглые казаки - служивые из Селенгинского острога более 300 лет назад. А это Сафон Баландин и Игнатий Завьялов. Сегодня есть лесные пади - падь Сафонова и падь Игнатьева, видимо, названные в их честь когда-то в старину. Заган находится в удивительном месте, скрытый от ветра с трёх сторон горами.

Стоит деревня на высоком выступе речки Заганки.

 

Место ровное, с плодородной чёрной землёй. Вот здесь-то и приютились маленькие дома, построенные дедами и прадедами. С востока её закрывает высокая цепь скалистых гор, с юга горы до самого Бичурского хребта, заросшие густым столетним лесом и кустарником. Горы и с западной стороны, но не такие высокие и скалистые, заросшие сосной и берёзой. Деревня находится как бы в лощине между гор. Зато с северной стороны есть заход в эту лощину, здесь же, ниже деревни, леса почти нет, нет таких высоких гор, а небольшие холмы и более ровные места тянутся до самой Сухары, а далее до Тугнуя.

 

Возле деревни, внизу под обрывом, бежит быстрая, чистая речка Заганка, напитанная лесными ключами. Она быстро катит свои воды далеко вниз до самой Сухары. А по берегам её пасётся скот, хорошие сочные травы растут здесь.

 

Расположение Загана можно сравнить с подковой. Вся её железная часть напоминала горы. поросшие лесом и кустарником, а открытая часть уходила далеко на север, где уже идут более ровные холмистые места, переходящие  в Тугнуйские степи. А внутри этой подковы и расположился Заган.

 

Особенный и своеобразный климат здесь. Горы защищали от ветра летом, днём каменистые скалы и камни нагревались до того, что невозможно притронуться к ним руками, а ночью они отдают своё тепло в воздух, не давая ему остыть и уходить из лощины. И тепло, уютно было в деревне, даже ночами. И росло всё в огородах и на полях, как на опаре. И не мыслят люди, живущие здесь, себя без этих гор. А какой запах исходит от них, когда расцветали там горные травы: пахло полынью,       богородской травой, диким медовым вьюном, мангиром, девятильником, огуречной травой, морошкой. И впитывали люди вместе с  воздухом этот запах.

 

С весны, когда земля просыпалась от зимней спячки и до самой глубокой осени меняли горы свой облик. В апреле, как только сойдёт снег и сбежит ручьями, неся с собой: камни, песок вниз до самой дороги, которая связывала село с Бичурой, с Мухоршибирем, Тарбагатаем и городом, расцветают на горах первоцветы и подснежники. Все горы покрываются синими и жёлтыми цветами, как будто кто-то цветным покрывалом укрыл их.

 

Росла на голых скалах и заячья капуста, мясистое растение в виде цветка. Любили деревенские ребятишки жевать её, она была кислой, но приятной на вкус. Отцветут первоцветы, зацветут другие цветы и кустарники: синий змееголовник, розовая богородская трава, горькая полынь, вьюнок полевой, жёлтый мышиный горошек, дикий лён, белая тавалошка, жёлтый золотарник и запестреют разными цветами горы.

 

Зацветёт белыми обильными цветами боярышник, выросший здесь же на горе где-нибудь в ложбинке, и земляника в логах. А в августе по всей горе расцветут красные кудрявые саранки. Их было столько много, что горы казались красными.

 

Ребятня и взрослые ходили копать луковицы саранок. Накопают, перемоют от грязи, да и  сварят в молоке, очень вкусные они были. Или им казалось тогда, в их трудное детство. А как только земляника поспеет в логах, деревенские ребятишки уже там «пасутся», не надо было ходить далеко, она росла здесь, рядом за огородами. Ближе к осени зацветали синие осенние ромашки. Этими цветами горы как бы прощались с уходящим летом. Глубокой осенью горы также были нарядны от красных, жёлтых засохших растений и листьев и в таком наряде уходили в долгую зимнюю спячку. А весной снова оживут - проснутся горы, и так было и будет всегда.

 

Горы были спасением для заганцев, особенно в те далёкие времена, когда не было больниц, аптек. Здесь бабы собирали целебные травы и коренья, заготавливали их впрок на случай болезни людей и животных. Ломали полынь на веники и вязанками несли домой. Дома связывали, развешивали где-нибудь под крышей сарая. Резали ковыль на кисти для побелки и покраски. Травы начинали собирать с праздника « Иван – Травник». Только к этому дню набирали целебную силу они. В этот день можно было видеть, как идут молодые женщины и старушки с корзинами по горе, всякий раз наклоняясь, срывая траву. И слышно было в деревне их голос и разговор.

 

Собирали беленькую полынь - от поноса, не только для людей, но и для животных:  - ягнят, поросят, телят,  а богородскую траву - от ангины и головной боли; чистотел - от прыщей и бородавок, копеек - лечит сердце; зверобой - восстанавливает силу; листья подорожника - лечат раны; гвоздика полевая - останавливает кровотечение; измоген – лечит женские болезни, желчь выгоняет; спорыш - почки лечит; чертополох - большие синие колючие шарики - собирали для окуривания неспокойных, рёвом заходившихся детей, а детей в семьях заганцев было помногу. И спали дети и становились спокойнее после окуривания чертополохом.

 

И ещё окуривали чертополохом вымя коровушке после отёла, чтобы отогнать  от неё всех чертей и людской сглаз, так как коровушка кормилицей в семье была.

Копали и коренья здесь же на горе, взяв с собой, кто лопату, кто тяпку. В основном копали кровохлебку лекарственную - её коренья лечили колики в животе, корни морошки - мочу гнали, выгоняя болезнь с человека.

 

Ягоду морошки собирали и сушили. Зимой заваривали и пили - тем самым очищали организм от солей. Поднимались бабы и на высокую сопку, где копали коренья солодки, растение это было неприметное, небольшое как маленькая ёлочка. На зиму оно, как и все травы, засыхало и погибало, а весной от корней снова отрастало. Но больно ценные были её корни. Они отходили от растения на глубину 25-30 см. и расходились по всей сопке, окутывая её как верёвками.

 

Лечили корнями солодки коклюш у детей и кашель у взрослых. Заваривали корни и сухими жевали. На вкус она была сладковатой, но вяжущей рот. Очень ценилась солодка в этих местах, даже из других деревень приезжали копать там, где не росла.

 

Исходится ребёнок кашлем - заварит баба солодки, напоит, дня три – глядишь и пройдёт.

 

А сопку, где копали солодку, так и стали звать в Загане – Солодка. Часто можно было слышать: «Телята-то на солодке ходят», или «Ребятишки пошли на Солодку кататься». Собирали прямо с камней в скалах заячью капусту - её мясистые лепестки лечили ожоги.

 

Ну а боярку собирали по осени и сушили вёдрами. Зимой её засушенную заваривали и пили отвар - головные боли проходили, не знали люди тогда, что давление они лечили. Горы - давали жизнь и здоровье не только людям. Здесь в горах много  разных зверей, которые питала и кормила она.

 

По всем горам то там, то тут можно было видеть нарытые норы. В маленьких норах жили суслики и полевые мыши. В больших, с большими отверстиями, в которую мог пролезть щенок или небольшая собака жили хозяева гор - тарбаганы. Эти зверьки напоминают маленьких жёлтых собачек. Очень толстые и маленькие животные жили в норах, делая себе несколько ходов и выходов, выгребая из горы землю вместе с камнями.

 

Питались они растениями и корнями, которых хватало в горах, пили росу. И никогда не спускали с гор к воде. Видимо так был устроен их организм.

К осени они накапливали большое количество жира. За лето производили потомство, а на зиму ложились в спячку. Просыпались весной на Благовещенье (7 апреля). И так же как суслики трудились на горе, строя свои жилища и выкармливая потомство.

 

Часто, взобравшись на гору, можно было видеть, как стоят на задних лапах, прижав передние лапы к груди, жёлтые тарбагашки, - не двигаясь и замерев в такой позе; они похожи на столбики и только слышно было, как они издавали свои неведомые никому  свисты, как бы перекликаясь друг с другом.

 

И стоило человеку что-нибудь прокричать, как гора оживала. То там, то тут можно было увидеть толстых, неуклюжих, бегущих на коротких ногах тарбагашек. Они подбегали к норам и тут же исчезали в них. Вреда людям они не приносили, так как никогда не покидали гор. Так и  жили  они рядом с людьми. Люди же почти не трогали их. Даже место назвали в их честь - Тарбагашка. Знали заганцы, что жир тарбагана и барсука, а он тоже водится в этих местах, лечил болезни лёгких. Жир этот никогда не застывал и не замерзал. Старики, охотники иногда ставили на них петли. И поймав одного, двух, делили этот жир всем своим родным и близким. Так, что в каждом доме можно было найти барсучий или тарбаганий жир. Мясо не ели - брезговали или жалели их безобидных, что уничтожали.

 

Жиром лечили простуду, добавляя его в горячее молоко, смазывали больные суставы; руки, ноги, поясницу, а затем укутывались в шубу. Отступала болезнь от людей. Жизнь продолжалась.

Жили в горах и рыжие лисы, - делая там норы и хитро маскируя их.

 

Много разной твари водилось в горах: разных жуков, пауков, кузнечиков, - скрежет которых был слышан в деревне. Бабочки разных цветов летали по горам, садясь то на один, то на другой цветок.

Деревенские ребятишки  с ранней весны, как только появятся проталины, ходили по горам, играли в войнушку, пекли в скалах картошку, собирали заячью капусту, а то и просто с высоты любовались своей деревней. Сверху было видно не только деревню, а далеко, далеко вокруг неё, с высоты птичьего полёта дома и люди казались маленькими.

 

Речка, как брошенная голубая лента текла внизу под горой, беря своё начало там, в лесу, вбирая воду ключей, бьющих из под земли. Но боялись деревенские бабы только одного, чтобы их ребятишек не укусила змея. А их здесь водилось много. Жили они в основном в камнях и скалах, согретые летним солнышком. И не давали они покоя животным, пасущимся на горах. Горное разнотравье влекло животных, и они паслись там, выедая сочную, вкусную траву между камнями. И какими бы не были крутыми горы, почти отвесные склоны, коровы умудрялись держать своё большое тело на этих склонах. Бараны и козы дневали  и ночевали в горах. Устраивали ночлежки прямо на тёплых скалах.

 

Были случаи, когда кусали змеи коров прямо в вымя или в ногу. Опухали ноги, вымя, приходилось долго лечить, выдавливая яд из раны, делая примочки из сыворотки. На это уходило несколько недель. Лошади тоже паслись в горах, они были более чувственны. И стоило только близко подползти змее, как лошадь настораживалась, поднимала морду, уши и  издавала жалобное ржание, подавая знак другим. И неслись лошади галопом с того места на другое, уводя маленьких жеребят. Были случаи, когда змеи кусали людей, собирающих ягоду, мангир.

 

Наклонятся за земляникой, а она свернётся на солнышке калачиком и ужалит в руку. Яд змей был не смертельный, но опухоль долго держалась, приходилось выдавливать его вместе с кровью из раны, заговаривать рану у бабки и привязывать сыворотку. Опухоль держалась долго, не давая руке двигаться нормально. Поэтому бабы наказывали ребятишкам надевать ичиги или другую обувь и быть как можно внимательнее.

 

Ну а если увидят ребятишки змею, так забьют её камнями до смерти, и первую очередь разбивают ей голову, изо рта которого торчит жало. В деревне говорили: « убил змею - сорок грехов с себя снял».

Были  случаи, когда змеи заползали  в огороды, которые упирались прямо в самое подножье гор. И мужики или бабы лопатами рассекали её на части и тут же сжигали.

 

Ходила такая байка, если сжечь змею во дворе или в огороде, больше никогда не заползёт.

В сильную жару, а такие годы были, когда весь июнь и июль были без дождей, и жара, зной донимал всё живоё. Воздух был настолько раскалён, что невозможно было дышать, змеи сползали с гор и по несколько штук переползали дорогу, ползли прямо к речке напиться. В такие годы люди были бдительны вдвойне. Даже возле речки могла ужалить змея. По возможности убивали, не давая им доползти до воды.

 

Был и такой случай, когда Дёмка, сын Агафьи, семилетний мальчик пас коров в Выпуске, пошёл в кусты посидеть в холодке. А змея висела на кусту была и  укусила его прямо в голову. Видно щенилась она там, а он ей помешал. Пока он домой прибежал, а дома никого, все на покосе были, когда меры приняли, поздно было - умер Дёмка, так и не увидев всей той жизни, которая была ему отпущена.

Видели местные бабы и мужики, как змея, повиснув на кусту, роняла новорождённых змеят, те стремительно уползали в траву за камни, а кто не успевал - она тут же их съедала. И молились бабы за детей, в  спину читали им сохранные молитвы, которые из покон веку передавались им из уст в уста от бабок.

 

Но страшные дела происходили на горах в годы, когда над деревней сгущались грозные тучи, и гром и молнии рассекали небо, и ливневые дожди проливались на деревню, на горы. Вода стремительным мутным потоком, с шумом и гамом неслась с гор, захватывая на своём пути камни, песок, пни, вырванные с корнями деревья, и несла их вниз на самую дорогу, через неё прямо в речку.

 

Заганка в такие дни поднималась и выходила из берегов, и невозможно было перебраться вброд за скотом, которого не успели пригнать домой до грозы. Приходилось идти вкруговую через мост. Были и годы, когда вода сносила деревянный мост. И он по брёвнышкам уплывал вниз по течению. Видела деревня, когда чья-то корова, пытавшаяся перейти вброд, была подхвачена потоком быстрой воды. Вода неслась с такой быстротой, что переворачивала корову вниз головой, крутила её  в воронках, не давая опомниться, и тонул скот, захлебнувшись мутной водой.

 

Да что скот, люди в такие годы тонули в Заганке, не сумев осилить воду. После таких ливневых дождей дорога (тракт) была вся занесена песком, камнями, деревьями. Чистили люди дорогу и говорили: «С огнём ещё справиться можно – потушить, а с водой нет сладу!». Но как бы не поднимала воду Заганка, она никогда не топила деревню. Высокий берег  защищал её от наводнения. Горы, горы, сколько всего вы видели с тех пор, как вы приютили людей у себя. Ну а зимой на деревню и на горы выпадало много снега.

 

А в сильные морозы трещали скалы, и был слышан рёв ветра между треснувшими камнями. От мороза рушились скалы, и  камни по снегу катились до самой дороги. Страшно было проезжать в пургу по дороге, потому что скалы нависали над самой дорогой, и казалось, что вот, вот сорвётся и упадёт огромная тяжесть камней. Но как не странно, висит скала над дорогой и по сей день, иногда роняя свои камни вниз. А местные ребятишки пишут свои имена на её камнях. Там же поют  песни под гитары, играют в карты, рассказывают байки. Сколько поколений забиралось, и сидели на тех скалах, с высоты разглядывая свою деревню. Глядели и не могли наглядеться. Всё здесь было родное, знакомое, до боли в сердце дорогое.

 

И зимой горы были и есть излюбленным местом ребятишек, катались они на самодельных санях и лыжах с самых крутых мест. Летели сани до самой дороги, захватывало дух от такой скорости, но не боялись ребятишки, и снова и снова поднимались в гору, катились оттуда, подавляя в себе страх. Таким образом проходили они школу мужества, закаляли себя и свой характер. Как потом пригодится многим из них в жизни этот смелый, волевой характер, когда Родина призовёт их на великую войну с немцем, и как наши сибиряки и мои земляки, заганцы, дадут отпор немцу, и  погонят его с  нашей земли.

 

Приходили кататься на горы и взрослые, особенно в большие праздники, такие как Масленица. Заносили бабы и мужики большие конные сани, сняв с них оглобли, и прыгали на эти сани по 7-10 человек друг на друга. С визгом и хохотом катились они  вниз. И снова заносили сани мужики и снова катились. Иногда сани переворачивались и все кубарем катились вниз по снегу. Все в снегу их было не узнать, кто там катится, то ли баба, то ли мужик. Ребятишки, открыв рот стояли и смотрели как придуривали и веселились их родители.

 

Служили горы и защитниками в недобрые для деревни времена. Всё видела деревня: и японцы заходили, и семёновцы брали деревню, да и бродячих разбойников по лесам хватало. Шли они трактом в сторону Бичуры, дальше в Кяхту, в Монголию. А по пути грабили в деревне  скот, лошадей, обижали девок. Не объедешь, не обойдёшь Заган – трак -то мимо проходил.

 

Испокон веку было заведено в Загане на горах в смутные времена ставили дозор из местных мужиков. Людей, которые с высоты вели наблюдение за дорогой, далеко было видно за 10 вёрст, а там дальше стоял другой дозор, на самой высокой горе. И так до самого хребта просматривался тракт. И только заметят движение чужаков, так зажигают костры, далеко виден костёр на высокой макушке горы. Такой сигнал принимал другой, третий дозор, разжигая свой костёр, и так по цепочке передавали они  сигнал об опасности друг другу.

 

Последний дозор стоял на самом высоком месте в Тарбагашке. Вся деревня могла видеть этот сигнал, и как только загорался костёр на горе, все поднимались - и млад, и стар. Кто скота в лес угонял прятать, кто ребятишек уводил подальше от греха. Мужики и старики брали свои берданки и уходили в зады или в лес схорониться до поры до времени. Бабы прятали своё нехитрое богатство, без которого в деревне не проживёшь.

 

Увозили в лес зерно, ржаную муку, картошку. Закрывали в погреба и амбары кур, поросят. Всем хватало работы. Старики говорили, что название – то село Заган получило, от тюркского слова «сигнал».

Вот так жила деревня в те далёкие, дореволюционные времена, в начале 20 века (1914 год).     

 

Наталья

Наталья встала рано, вышла в ограду, села на лавочку, поставленную ещё Осипом возле сада, и прислушалась. Весеннее утро выдалось тёплым.

На берёзе, росшей тут же возле дома, щебетали воробьи, проснувшиеся и занявшиеся своими делами. Берёза ещё не распустилась в полную силу, и она видела, как воробьи чистили клювом свои пёрышки, и громко чирикали, как бы разговаривая между собой.

 

 Заворковал голубь на окне, давно поселившись здесь, за ставнем.- «Наверное, выводит птенцов»,- подумала она. Наталья глубоко вздохнула. Чистый утренний воздух закружил голову. Пахло травами, которые росли на рядом расположенных горах, и черёмухой, уже распустившей свои цветы.

 

Рано зацветала она в этих краях, и ещё чем-то таким родным с детства знакомым запахом, запахом родной деревни, которая давала силу жить.

У соседей замычала корова, просясь на пастбище. Громко прокричал петух, в ответ ему прокукарекал другой, третий – деревня просыпалась.

 

То там, то тут заслышались голоса баб. Кто коровушку доил, кто телят кормил, кто хлебушко пёк. Она уловила тонкий запах постряпанных лепёшек и вспомнила, как раньше всегда стряпала утром лепёшки своим ребятишкам в русской печи на углях, а потом выпекала хлеб.

 

Печь была доброй, жаркой, и булки выходили большие, подъёмистые с поджаристой сверху и снизу корочкой, весь домик, в котором они жили, был пропитан запахом хлеба и долго, долго держал его. А теперь и хлеб-то печь некому. Осталась она одна, как пёрст.

 

Возраст давал о себе знать. Ноги и руки стали болеть, - «А сколько этими руками переделано, перестряпано. Сколько исхожено её ноженьками. Не знала покоя в жизни она, да и  жизнь была не из лёгких и не у неё одной» – подумала она.

 

Она обвела глазами ограду, и та ей показалась такой большой, а как-то раньше не замечала этого.

Пусто кругом, не ходят курочки, не визжат свиньи, нет коровушки, а ведь всё было, полный двор: и ребятишки играли, и куры рылись под окном и свиньи визжали и коровушка, телята, барашки, да что говорить, в деревне без этого не проживёшь с семьёй.

 

 Мимо прогнали стадо, слышались голоса баб, выгонявших скотину, голос пастуха, свист бича. А она всё сидела, не в силах встать. Солнышко уже вышло из-за гор и своими тёплыми лучами обогревало её родную деревню.

 

Сколько же лет стоит её Заган, говорят, много больше 300. Сколько здесь людских судеб прожито.

 

Стукнула защёлка, в воротах, послышался голос Мавры. Мавра, старшая сестра Натальи, так судьбой было дано, что они жили всю жизнь, после замужества, через дорогу по одной улице. Из окошка одной было видно, что делается в доме другой, а из окон другой было видно всё, что делается там у Натальи.

 

Мавра шла медленно, опираясь на палку, и кое-как перенося своё грузное тело с ноги на ногу, «Ноги-то её стали совсем подводить, ей почти – 71», - подумала Наталья.

Мавра остановилась, увидев её, оперлась на палку: «Я кричу, кричу тебя, а ты тут сидишь – не слышишь что ли? Пойдём чай пить, я лепёшек напекла».

 

Так было всегда, когда Наталья день не бывала у Мавры, то та шла сама и проведала её.

 

А вчера Наталья с младшей дочкой, которая приехала помочь, перебирала в амбаре старьё, собирала вещи Осипа в мешок его брюки, рубахи, солдатскую гимнастёрку, пропахшую потом.

Уже сколько лет прошло после смерти мужа, а вещи ещё хранят его запах. Собирала Наталья и плакала, плакала о прожитых вместе годах, каждая вещь ей напоминала о чём-то и плохом,  и горестном, и о хорошем. Так и не заметила, как прошёл день. Вот и не сходила к Мавре. Она повесила замок на дверь.

 

В деревне не закрывали на ключ, здесь все знали друг друга, и никто никогда не воровал, каждый сосед знал всё о соседе, знали кто что купил, радовались вместе каждой приобретённой безделушке, но зависти не было, деревня жила ещё старыми обычаями – выживать сообща. В горе помогали друг другу.

Умрёт кто, из каждого дома несут на помин: кто яиц, кто муку, кто молоко, кто крупы.

 

Вот так и насобирают на помин. Как говорят: «С миру по нитке – нищему на рубаху».

А если свадьба в деревне, так тоже оказывают помощь, несут кто, что может. Вот потому и семьи крепкие были, не расходились, стыдно было, наверное. Можно сказать всей деревней женили.

Они вышли из ворот и направились к Мавре, переходя через дорогу.

 

Мавра

Мавра жила с сыном Александром, он в клубе кино ставил, молодуха Тамара фельдшером в Загане работала и маленькими внуками Людочкой и Андреем. Жила с ними так же и внучка Татьяна, училась в восьмом классе. Она была дочкой Анны. Анна – Маврина дочь жила замужем в городе и при родах второго ребёнка умерла в возрасте 24 лет, оставив Татьяну в 2,5 года мужу.

Мавра болезненно перенесла этот удар. Потеряв Анну,  единственную дочь, она не смогла не позаботиться о внучке. Ещё Иван был живой,  муж Мавры, они съездили в город и привезли Татьяну в Заган. Вот уже 11 лет она живёт с ними, Мавру мамой зовёт, умница и учится хорошо, да и помощница по дому. Больно уж животных любит. Все вокруг неё крутятся: и собаки, и котята, телята, ласковая с ними она.

 

Бог Мавре дал лишь троих детей: старшего Кешу, среднюю Анну и младшего Александра. Но так уж получилось, заболел Кеша в возрасте пяти лет ангиной, а лечить не умели, да и врачей в конце 20-х годов не было, вот и задушила она его.

 

Смерть детей подорвало здоровье Мавры. А ведь какая она была сильная да удалая в молодости. При единоличной жизни на себе мешки таскала, поля серпом жала, пахала, боронила, сеяла, дрова зимой возила на быках.

 

В семье, где росли Мавра и Наталья,  детей было 11 человек, десять девок и только одиннадцатый парень самый младший Николай, с 31 года рождения. Дарья, так звали мать, была очень трудолюбива и их приучила всему. Вдовой она осталась рано, так что тяжесть единоличной жизни пала на неё и плечи старших дочерей.

 

Дарья

Сама Дарья замуж вышла рано,  17 лет её исполнилось зимой, а весной её сосватали в семью Поломошновых за 19-летнего Демида. Дома говорили: «Раз берёт - значит не гнушается, иди да живи». При единоличной жизни, каждый рот в семье считался. Вот и прожила она с Демидом 37 лет, народив ему десять девок и одного парня, которого ждали. А бог им давал только девок. Да не зажился Демид, умер на 56 год от сердечного приступа, пришёл с пахоты, а пашня их была на неудобиях, по горам, часть в Тарбагашке, часть в лесу на Палатях (местность), хорошие удобные места-то все были заняты другими семьями. И земли делились только на мужчин в семье, а у них одни девки. Вот и сеяли, где придётся.

 

Что стоило загнать коня с плугом на гору в Тарбагашке, глина липла к ногам и к плугу. Знала Дарья: «Сто потов прольёшь, пока вспашешь этот участок». Раньше сама ему помогала затаскивать плуг, а теперь вот старших отправляла: Мавру, Натальку, Миладору, они и боронили там и сеяли. Видела Дарья с ограды, как они босиком тащили плуг, коня выпрягли и заводили по тропинке в гору, а уж там была распадина между двух гор, место поровнее, вот там-то было их поле, да Симухиных, её родственников. Между полями была межа, где они вместе пили чай, когда отдыхали после тяжёлой работы

 

Ну, а как снопы осенью свозили, страшно вспомнить. Телеги опрокидывались, и приходилось на волокушах из берёз спускать вниз снопы, а потом укладывать на телеги и везти домой для обмолота. «Опять пошли босиком,- подумала Дарья,- хоть бы ичиги одели. Нынче змей много, не укусили бы».

 

Разговор за чаем

И вообще в Загане семьи были большими, у кого 8, у кого 9 ребятишек. Больниц  не было, и всех рожали дома, конечно, не все выживали, выживали самые сильные, они и жили долго до самой старости.

Мавра была старше Натальи на 3 года и, несмотря на больные ноги, ещё пекла хлеб для детей в ясли. Вот уже несколько лет она занималась этим. А пекла она отменно, закваску сохраняла после каждой выпечки и на ней снова ставила новый. Хлеб получался душистый, подъёмистый, вкусный. Даже председатель колхоза благодарность ей вынес. Все заганские ребятишки в яслях ели хлеб Мавры.

 

В ограде у Мавры кроме дома стояла небольшая, срубленная в старину зимовейка, где зимой держали телят, кур, ягнят, там и печь русская была, где она стряпала. Они прошли в зимовейку.

Мавра налила чай с топленым молоком, и они стали чаевать, прихлёбывая с блюдечка, откусывая мягкие, свежие лепёшки.

 

- Ну, - начала разговор Мавра, - решилась что ли? - Наталья, не отрываясь от блюдечка, тихо сказала – решилась. Что теперь мне терять, одна я, да и года уж. Места себе не нахожу. Начну вязать, руки опускаются, печь – зачем мне одной столько, а мало не умею, всегда много пекла, когда все при мне были. Поеду, поживу, посмотрю. Дом-то закрою, а вы тут доглядите.

- Ладно,- сказала Мавра, о доме не переживай, только не продавай. Мало ли что, может, ещё приедешь.

- Да я и не собираюсь продавать. Душа болит, куда не погляжу, всё моё родное, хоть и старое.

- Да видно судьба такая, разлетелись все дети из дома, и запретить не смогла, может они будут счастливее, чем мы с батькой. Они ещё посидели, помолчали, допивая чай. Наталья встала.

- Ну, пойду, мне ещё надо дела сделать». Она вышла.

 

Раздумье Мавры

Мавра смотрела ей вслед и думала, может и лучше, что переедет к младшей дочке. В молодости красавица была она. Ни у кого в семье не было таких густых чёрных волос, косы ниже пояса и глаза чёрные, большие, на носу маленькая родинка, а особенно кожа на лице была светлой и такой гладкой, что многие заглядывались на неё. И фигурой она удалась, даже сейчас в старости можно было видеть её былую красоту, только волосы стали седыми и жидкими. Она была не полной, но и не худой, когда улыбалась, на щеках появлялись ямочки. Да и мало она теперь улыбалась, разве, что при встрече с внуками, она как будто забывала про всё и гулила с ними, как когда-то со своими ребятишками.

 

Судьба свела её с Осипом, неместный он был, привезённый, из сирот. Любил он её, жили тяжело, бедно, но никогда он не поругал её, пальцем не тронул, а только говорил: «Ну, ничего, матка, переживём, ведь не то пережили. И холод, и голод, и войну и послевоенные неурожаи, когда даже картошки не было для посадки, и садили с зимы, сохранённую шелуху с глазками».

 

Она, Мавра, замуж вышла за местного. Семья их жила крепко, даже при единоличном хозяйстве, и скот водился, и дом добротный был. Огород большой, покос для скота тут же в задах, ближе к речке.

«Работай, не ленись и сыт будешь»- говорили старики.  Вот и работали с утра до ночи. Картошку садили, лук, чеснок и всю огородную мелочь. Чеснока садили много для продажи, ведь денег-то в колхозе не давали, – работали на трудодни (палочки называли), в конце года только получали зерно. Держали свиней, скотину, кур, мяса для себя хватало, и излишки были, а в больших семьях и его не хватало. Слава богу, что эти года не стали государству налог сдавать, а то в 50-е годы и мясо, и молоко, и яйца, и шерсть,-  всё у колхозника обиралось, как налог. Попробуй не сдай вовремя – комиссия придёт, всё проверит, всё перешерстит, вплоть до погребов, не скрыли ли что. Не поленятся под крыльцо залезть, кур пересчитать. А лишнюю скотину и заберут – не разрешали держать. Указание чьё-то свыше было говорили.

 

Раньше, как огороды в жару поливать, так целая ругань была с соседями. Поливали гряды из канав, а воду по канавам заводили из речки Заганки, что ниже гумна, только дойдёт вода до огорода, а там кто-нибудь, перехватит, запрудит в свой огород – вот и скандал. Иногда ночами не спали, поливали, чтобы не перехватили воду. Но опять же все жили, все жить хотели, у всех семьи. Вот теперь благодать стала. Жизнь- то наладилась, насосы стали продавать, в колодец спустишь, в электричество воткнёшь, и поливай, сколько хочешь. Давно уже поливкой занимается сын, не надо ругаться с соседями.

 

Да не в обиду ругались, сядем вечером на лавочку, и как бы ничего не было. Не держали мы зла друг на друга, знали, что и завтра день будет и что он нам принесёт. Глядишь, в трудную минуту соседка же выручит тебя. То телёнка запустит домой, чтобы не высосал матку, то курицу с огорода выгонит, чтобы не поклевала капусту, огурцы, а то и молока принесёт, когда корова в запуске.

А покосы убирали сообща, зашлёт соседка Авдотья своих ребятишек, а их семь, они и сено поворошить помогут, и копны поставить, и в зарод свозить волокушей, и всё скоро, быстро, не требуя взамен ничего. А уж если туча или дождь надвигается, то работают вдвойне, и свой уберут, и другим помогут, чтобы не намочило. Знали деревенские, что сено, попавшее под дождь, уже и не сено, плохо его зимой скот ест.

 

Вот так и жили. В армию ребят провожали сообща, можно сказать всей деревней, приносили на проводины у кого что есть. Кто огурцы, кто грибы, кто стряпни из дома, а кто чуть ли не последнюю курицу зарубит.

 

Обычай такой вёлся в Загане с давних пор, уже и не помнят, кто это придумал. Провожали с песнями, с гармошкой. Запрягали тройки лошадей и украшали лентами. Затем проходили с песнями, частушками оп улицам, как бы прощались на долгую разлуку с Заганом, садились на подводы и с песнями ехали до военкомата в Мухоршибирь. На хребте останавливались, как бы ещё раз прощаясь с Заганом, с односельчанами, так как, спускаясь вниз с хребта в Мухоршибирь, Заган терялся из виду.

 

И с армии встречали всем селом, вот и возвращались солдаты на родину, в Заган. А попробуй чужак обидь нашего заганского парня или девку, всей гурьбой на защиту пойдут, потому как знали друг о друге все и всё.

 

Стариков уважали, их слова для молодых были законом и не только для молодых. Все работы велись вовремя, по срокам, определёнными господними праздниками. Сев зерновых до Николы, гречихи до Троицы, зелёнки до Петрова. Картошку копать с праздника Иван - картавник (с 10 по 14 сентября). А праздники все божественные, не работали,  потому, как грех был.

 

Надевали бабы всё самое лучшее, что имели, наряжали ребятишек и шли, друг к другу в гости. Пили чай, разговаривали о своих наболевших делах. А старики сидели на завалинках, и по приметам природным, по снегу и  холоду пытались определить, каким будет лето: урожайным или нет, дождливым или засушливым.

 

Вспоминали, много ли кухты было зимой на деревьях, если много - значит к урожаю, много ли наледи было на речке, если много – значит к грозам. И ещё о многом вели они разговор: как лучше сохранить скота, где лучше корм нарос, как урезонить голодных волков, которые нет-нет да приходили в эти края из-за хребта с бичурской стороны.

 

Молодые в праздники собирались гурьбой на лужайках возле речки и играли в выжигалы, зозку и лапту. А вечером разжигали костры, девки с парнями водили хороводы, играли в ручеёк, пели частушки, заунывные песни, от которых душа рвалась на части, и хотелось плакать.

 

В пасху ставили парни качели на каждой улице. Прочные, добротные, связывали их верёвками. Качели были сделаны из 10-метровых жердин, сходились туда не только молодёжь, дети, но и взрослый народ. Находились и такие смельчаки, которые делали на качелях перехлёст через верхние перила.

 

На это было страшно смотреть, так как если бы человек неудержался, то естественно он бы при падении захлестнулся на смерть о землю. Закрывали все глаза, как только видели, что кто-то хочет сделать перехлёст, ахали, охали. Но в тоже время гордились теми, у кого это получалось, и он смог удержаться и не упасть. Гордились и тем, кто мог сплясать на табуретке или спеть частушки под балалайку 20 раз подряд.

 

В годы молодости Мавры в деревне не знали, что такое водка. Все гулянья обходились без водки и самогона. Только на свадьбах и проводинах в армию варили самогон, и то пили его старики и взрослые мужчины по стопочке за целый вечер. Молодёжь не пила, им было стыдно, они не могли срамиться перед родителями. «А теперь, - подумала Мавра появились магазины и деньги стали давать в колхозе, всё чаще стало видно, как молодёжь бутылки с вином несут. Правда пока плохого ничего не делают, но кто знает, что может эта дурь».

 

Продолжение следует

 

Кобелева Таисия Иосифовна,  с. Мухоршибирь