Посёлочек «Ново-Озёрки», что располагался в километрах 35-ти к югу от Коченёво, перестал существовать в начале 60-х годов, когда мелкие села стали сливать в более крупные. Плохо это или хорошо, не берусь судить. Но поселок очень жаль. Больно на хорошем месте располагался. Долго не хотели селяне покидать эти места. Но школу ликвидировали, магазин – тоже, и волей-неволей пришлось разъехаться. Итак, мы, группой в 6 человек, приехав, разбили палатки на берегу озера. Побродили по месту, где когда-то было село, порыбачили, а потом долго сидели у костра, вспоминая былое, делясь настоящим. Под утро, когда сон одолел и все заснули, я еще продолжала сидеть, любуясь рассветом. Летняя ночь коротка. Не успела вечерняя зорька угаснуть, как эстафету приняла утренняя. И когда она выпила весь туман над озером, а первые лучи солнца скользнули по макушкам деревьев, я, завороженная красотой, поспешила щелкнуть затвором фотоаппарата. Сейчас я с любовью рассматриваю этот снимок. Две широкие колеи торной дороги, очевидно оставленные механизаторами да рыбаками, ловят взгляд и с середины переднего плана уводят вдаль вправо за пологий косогор. По всему косогору ковыль разметал свои белые кудряшки и, перескочив через дрогу, сбегает к самой воде. Слева от дороги – зеркало воды, на котором ни рябинки. Тишина и покой разлились, растворились, окутали всё кругом. На противоположном берегу – два языка полуострова, опоясанные ровной лентой камыша. А через его голову и плечи прибрежного кустарника в зеркало любуются своим отражением хоровод стройных березок. Там, где дорога вместе с озером поворачивает вправо и озеро сужается в перешеек, видны три тополя. За ними на южном склоне было когда-то колхозное поле капусты и огурцов. А вон там, еле заметные макушки Рудневых тополей, которые посадили Тоня(Антон) и Федя – два брата, ушедшие на войну и не вернувшиеся с проклятой. Память бросает в далекое-далекое детство. Как я начинаю себя помнить, мы – моя мама Южакова Клавдия Антоновна, старшая сестренка Тая и я – живем в школе, где мама работает учительницей. Школа стояла посередине поселка, на просторе. Это был деревянный крестовый дом из трех комнат. Две из них были классными комнатами, а в третьей, очень маленькой, жили мы. Классы от коридора отделяла дощатая стенка. Когда привозили кино (а это было радостное событие), этот щит поднимали и крючками цепляли за потолок. Школа превращалась в клуб, где крутили кино. Взрослые приносили с собой скамейки, а ребятишки вповалку располагались на полу. Мне кажется, маму любили ученики. Она не имела специального образования, но обладала педагогическим даром. Была строга, но вместе с тем добра. Часто с учениками выпускала стенгазеты с карикатурами и сатирическими надписями-стишками. Сама хорошо рисовала и сочиняла. Однажды в Родительский день, ребята удрали с уроков на могилки. Время-то было голодное. Как известно, в «Родительский день» принято поминать родных, раздавая различные сладости, постряпушки. Это и послужило причиной. Когда на другой день пришли в школу, на стене красовалась большая газета. И те, кто убежал с уроков, узнавали себя в карикатурах. Дружно смеялись все. У нас была свинья Кредя. Сестра училась в классе 2-м или 3-м. Как-то мама, найдя, что у моей сестренки тетради недостаточно опрятны, продернула её в стенгазете и подписала «Кредя гуляла по тетрадке». Вообще, стенгазету с большим нетерпением ждали и с интересом встречали. В праздники парты составляли одна на другую в три яруса, чтобы было попросторнее, и устраивали самодеятельность и игра. Дудочка из камыша, губная гармошка из расчески – были музыкальными инструментами, под которые босые, все в цыпках, ноги крестьянских ребятишек отплясывали «гопака», танцевали «полечку», «краковяк» или мелькали в присядке. Мама придумывала разные веселые затеи и игры. А я, забравшись на самую высокую парту, любила наблюдать за всем этим. Однажды, не то весной, не то осенью (на мне была телогрейка до пят), во время большого урагана, меня подхватило и покувыркав, прибило к Рудневу плетню. А Курушин мальчик бежал и кричал: «Школьную девчонку ветром унесло!» А вот память выхватывает другую картинку. Мы гурьбой бежим за озеро на любимое место – купальню. Гусиная травка, мягкая ромашка, голубые придорожные цветочки ласкают наши босые ноги. На ходу сбрасываем с себя одежонку и с разбега бултыхаемся в воду. Купаемся до посинения, пока не покроемся гусиной кожей. Клацая зубами выскакиваем из воды, греем худые плечи и тощие животы на солнышке. Накупавшись, бежим за медунками, пучками, шкердами, саранками, земляникой. Благо, всё это недалеко – за огородами. В пятом-шестом классе я училась в Верх-Ирмени, в недельном интернате. В субботу после занятий все ученики разъезжались по домам в соседние деревни. За мной никто не приезжал. Я бегала домой одна за 20 км. Иногда кто-нибудь по дороге попутно подвозил, но чаще всего добиралась пешком. В те времена не было таких страстей, как сейчас. Людей не боялись. Я боялась только волков. По этой причине для обороны брала какую-нибудь палку, либо еще чего, что можно встретить по дороге. Бывало, бегу после занятий домой. Солнце клонится к закату. Уже за каждым кустом, кажется, сидит волк и щелкает зубами. Страх подгоняет бежать быстрее. Сзади меня тащится длинная толстенная проволока. Волки от такого оружия в страхе все попрятались. И вот на горизонте, наконец, показываются верхушки Рудневых тополей. Всё мое хилое существо наполняется радостью. Ком волненья подкатывается к горлу. Не знаю почему. Может от скорой встречи с мамой, которая шутками-прибаутками приласкает меня, а еще может быть оттого, что эти тополёчки, завидя меня, с высоты машут руками-веточками и приглашают, зовут под сень свою, в дом, где мне всегда уготован приют. Дома-то у нас своего не было. Ютились то в школе, то на квартире. Навсегда запомнился этот пятистенный домик с русской печкой, полатями широкими досками пола, всегда выкрашенными и чистыми, цветными занавесками повсюду. В переднем углу, под образами – обеденный стол с лавками вокруг. За ним в строго определенное время собиралось всё семейство: дедушка Семен Николаевич, бабушка Анна Дмитриевна, их дочь Поля, внуки Толя и Нина – и всегда было место для меня. Во время обеда дедушка любил подшутить над кем-либо. Чаще всего над бабушкой. Бывало, отвернется бабуля, чтобы подать что-либо к столу, дедушка – раз ей ложку соли в стакан чая. Отхлебнет бабушка чайку, да забранится незлобливо: «У, трафи-те!» Гневаться она не умела. Самое большое ругательство было: «Язве те подери!» Мы с Ниной, покушав, заберемся на полати и наблюдаем, как бабуля послеобеденную молитву шепчет. Я спрашиваю ее: «Бабушка, а чево ты шепчешь?» Она как бы не слышит, продолжает свое святое действо. Хотя я родилась в конце войны, но в ту пору о ней ничего не слыхала. Не знала, что погибли Тоня и Федя. И тогда мне было невдомёк, что молилась она скорее всего за своих сыновей, которых всегда видела вместе со всеми за столом. Думы все передумала, слезы все выплакала, ждала и ждала. Что значит - «без вести пропавшие»? Где же вы, родимые, что же не едете домой? Война-то давно закончилась. Не на кого опереться стало. Дочь Поля только повзрослела и ищет свою судьбу, но еще не утвердилась в жизни. Семен Николаевич вот уже который год лежит в постели – бруцеллез скосил. Как же не хочется верить, что и их нет в живых. Бабушка – Анна Дмитриевна – мамина тетя по отцу, родилась, как в ту пору водилось, в большой многодетной семье. В полной мере познала крестьянский труд, нужду. Она никогда не сидела, сложа руки. Всё в работе. То печет хлеб на всё село, то вяжет веревки из конопли для колхоза, то работает огородницей на колхозном поле, то хлопочет на своем дворе по хозяйству. А если кто из односельчан заболеет, бегут тоже к ней: «Дмитриевна, помоги!». Пошепчет, пошепчет, посоветует какой-либо травки, глядишь и полегчает человеку. В то время свирепствовал в колхозе бруцеллез. Несколько человек умерло от него. Заболел и Семен Николаевич. Тринадцать с половиной лет боролись Анна Дмитриевна и дочь Полина с дедушкиной хворью. Выцарапали его с того света. Отстояли Семена Николаевича. Семен Николаевич Руднев родился в 1888 году в одно время со своей Аннушкой, с разницей в один месяц. Три года служил в царской армии. Воевал на германском фронте в Первую Мировую. Был ранен. Революция застала его в Кронштадте. Отвоевав, вернулся домой. Пожив немного в отцовском доме, отделился и переехал со всей семьей из села Плотниково на свой земельный надел. Место было замечательное! От запруды образовалось два озерка, соединенные перешейком. Отсюда, очевидно, и появилось впоследствии название села – Ново-Озёрки. Кругом березовые колки, поля плодородные. Года через два сюда потянулись другие семьи, чьи земельные наделы были рядом. И побежала с горки улочка в один ряд - дворами Дмитриенко, Гараниных, Квасовых, Ханиных, Толстиковых, Сучилкиных, Болдаковых, Королихиных и других. Сначала жили единолично, а затем, года через два, организовали колхоз. К этому времени Семен Николаевич и Анна Дмитриевна имели большое хозяйство: из крупного поголовья, кроме молодняка, 10 лошадей, 4 дойных коровы, с десяток овец и другую живность. Весь инвентарь для хозяйства Семен Николаевич смастерил сам: плуг, конную сеялку, грабли, жатку, сенокосилку, молотилку, телеги, сани, даже выездной ходок имели. Как ни жаль было расставаться с трудом нажитым хозяйством, всё это завел Семен Николаевич в колхоз. Поскольку двор у них был большой, с добротными пригонами, здесь и организовали общий. На селе Рудневы пользовались большим уважением. Звали их по имени-отчеству. Да и как не уважать было? Кто бы с чем ни обратился – всегда выручат. А уж если в колхоз приезжал командировочный, а они в ту пору частенько бывали – учителя, врачи, агрономы, оперуполномоченные, – то на постой председатель ведет к Рудневым: «Принимайте, Семен Николаевич и Анна Дмитриевна!». И всем им нужно было создать уют, накормить как следует, несмотря на то, что и сами жили небогато. В самом начале войны, когда шла эвакуация с запада, прибилась к ним смолянка Шура. Девочка лет 14. Оказывается, в Тюмени она отстала от поезда, в котором она с матерью и другими братьями и сестрами ехала из Смоленска. Вышла за продуктами, а когда вернулась – состав ушел. Добравшись до Коченёво следующим составом, отправилась в Верх-Ирмень Ордынского района. Путь лежал через Ново-Озёрки. Очутившись здесь, Шура зашла к Рудневым, попросила поесть. Ее накормили. Ночует ночь, другую. Бабушка говорит: «Ты бы, Шура, съездила в Верх-Ирмень, да сообщила в милицию, мать-то искать будет». Съездила Шура в Верх-Ирмень и вернулась обратно. С Полиной они ровесницы были. Целый год работали Шура с Полей в колхозе. Затем председатель определил ее в ремесленное училище в г. Новосибирске. Снарядила Анна Дмитриевна смолянку из последнего. Отдала ей свои единственные калоши, носки, верхнюю одежонку подобрала. Отправили с богом в ремесленное. После окончания училища, Шура стала работать на заводе. Но, очевидно, испугавшись трудностей, а может по другой причине, убежала с подружками на юг. Под Ташкентом их задержали и, поскольку время было военное, их судили, так сказать, за трудовое дезертирство. Дали полтора года. Отбыв наказание, Шура опять вернулась к Рудневым. Ну а что стало дальше со смолянкой Шурой, которой Федя посылал приветы с фронта, это другая история. Однако, я забежала вперед. Итак, в 1931 году организовали колхоз «Трудовик». Вместе жили дружно, как одна семья. Во время уборки урожая, покоса, на току, на бригаде – везде шутки, смех. А как в поле поедут, не успеют бабы на бричку сесть, тут же запевают раздольные звонкие песни. Трудились все на совесть. А в праздники умели отдыхать. На 1 мая или на Пасху, бывало, высыпают все на Красную Горку. Тоня Руднев да Илья Сучилкин разведут меха гармони, тут уж ног никто не жалеет. Особенно лихо отплясывали Архипов Андрей да Сучилкин Алексей. А кому пляски нипочем, те на качелях качаются, в лапту играют, чижика, чехарду-езду и другие народные игры. Особенно любили троицу. Девчонки вымоют полы, наведут в доме порядок, сходят в лес, наломают веточек березовых, нарвут цветов лазоревых, да кукушкиных слёзок, травки всякой и украсят двор, разнарядят горенки свои веточками, травки на пол настелют, кругом цветы в горшках наставят – любо дорого в избе находиться. Такой лесной дурман стоит! Взрослые собираются в одном дворе, накрывают общий стол – гулянье до самого утра. Никаких тебе ссор или драк. А еще говорят, голь на выдумку хитра. Как-то под Новый год во время войны тетка Матрена срубила березку (елку-то где взять?) поставила в хате, нарядила ее крендельками да всякими постряпушками, а под ёлку, то бишь берёзку, поставила четок водки. И пригласила соседей да знакомых Новый год встречать. На всякие гулянья любили наряжаться. На какую-то свадьбу даже бабушка Руднева ряженой была. Почудить любила. Вот таким образом сбрасывали накопившуюся трудовую усталость. Постепенно жизнь в колхозе становилась всё лучше. Вот и первая техника на помощь пришла. С какой радостью встречали первые трактора да комбайны! С флагами да с песнями! Братья Сучилкины одни из первых освоили сложную технику. Алексей сел на трактор, Илья – за штурвал комбайна. Также были трактористами Илья Толстиков и Володя Сучилкин. Казалось, ничто не могло омрачить нелёгкой, но радостной колхозной жизни. Но чёрной тенью кралась война. Сначала договор с фашистской Германией выгреб весь хлеб из закромов, а затем костлявые лапы войны заграбастали всех мужиков. Из села в 41 двор ушло на фронт 41 человек. Сучилкины на войну проводили 4-х сыновей: Александра, Алексея, Михаила и Илью. Рудневы – 2-х сыновей: Антона и Фёдора. Отцы из обеих семей Антов Васильевич и Семен Николаевич были мобилизованы на работы для фронта. У Нюры Сучилкиной ушло 3 брата: Андрей, Володя и Иван. Им всем посчастливилось вернуться. Проводили своих Толстиковы – Ивана и Николая Ильича. Квасовы – Сергея Федоровича и его сына Ивана. А также одели шинель и ушли защищать Родимую сторонку: Козырев Николай, Гаранин Егор, Архипов Андрей, Ханин Павел и его племянник Алексей, Герасимов Иван, Федор Чегодайкин, Семен Чегодайкин, Манохин Павел, Толстиков Федор, Шевченко Федор Иванович, Чернышов Иван Матвеевич, Болховский Петр, Болдаков Володя, Глуховы Григорий и Филипп, Дмитриенко Павел (пришел с войны раненый, потерял полступни), Толстиков Егор, Ревко Петр, Селедков Николай, Королихин Михаил, Сергеев Григорий, Армянов Константин, Курушин Яков и его сын Михаил. Еще раньше ушел на Финскую войну: Иванов Филипп. А на их место встали на трудовой фронт женщины. Так на трактор сели: жена Антона Руднева – Тамара, Квасова Рая, Манохина Мария, Дмитриенко Катерина, Курушина Анна, Сучилкина Александра, Толстикова Шура. Другие женщины и подростки работали на лошадях, быках, коровах, а когда и сами, если нужно было, запрягались и везли непосильный груз войны. С первых месяцев войны полетели черные вести в маленький посёлочек Ново-Озёрки, что затерялся среди бескрайних полей и перелесков Западной Сибири. В один дом ворвется страшная весть, наповал бьёт, в другой – подкашивает на ходу. Катит и катит каток войны. За четыре страшных года по 17 дворам прошелся. Вмял, вдавил, искалечил десятки судеб, лишил счастья и покоя на всю оставшуюся жизнь родных и близких. Одна весть о гибели в дом – неизмеримое горе. А когда их две, четыре? Как выстоять? Но стояли. Шатало, клонило горем к земле. Стояли. А как иначе? Всем колхозом взявшись за руки преодолевали горе. В дом, к кому приходила страшная весть, всем селом приходили. Оплакивали погибших, поддерживали, как могли. А на другой день, все в слезах шли на работу. Фронт кормить надо. К Сучилкину Антону Васильевичу в самом начале войны пошли похоронки. … Старший сын, Сучилкин Александр, – с 1913 года рождения. Уже с 17 лет проявил организаторские способности. Работал агротехником вначале в Ордынке, затем в Верх-Ирменьской МТС. Был комсомольским активистом. В 1934-м году – женился, а в 1935-м был взят в армию. Служил в Хабаровске сухопутным моряком. Был корреспондентом газеты «Краснознаменный Амурец». Когда вернулся со службы, работал корреспондентом «Советской Сибири», затем в г. Куйбышево Новосибирской области. Оттуда он ушел добровольцем в Сибирскую Добровольческую Дивизию. Во время войны был политруком, погиб в 1941 г. под Ельней в деревне Веселовка в день своего рождения – 12 сентября. Второй брат – Алексей – с 1915 года рождения. Ушел на фронт на другой день войны. От него было лишь одно письмо из Смоленска. О судьбе его узнали, когда вернулись с войны односельчанин Болховский Петр и Титов Сергей из Верх-Ирмени, служившие вместе с ним в стройбате. По их рассказам, когда они ремонтировали мост через реку, немцы неожиданно их окружили и взяли в плен. Во время этапа, ночью все заночевали в поле. Спали в копнах сена. Один немец подошел и сказал, чтобы те бежали, когда они с собаками отойдут. Болховский Петр и Титов Сергей бежали, а Алексея они не увидели. К этому времени он был тяжело болен, дала себя знать старая язва желудка. Видимо, сил на побег у него не было. Так и погиб в плену. Третий брат – Илья – с 1918 года рожденья. В 1939-м призван в армию. Служил пограничником на китайской границе. Перед самой войной – 3-го июня их перебросили на Запад. Из письма его друга Контарева (из г. Красноярска) родные узнали, что погиб Илья в бою. Другом он и был похоронен. Официально на Илью пришло извещение – «пропал без вести». И самый младший сын Сучилкиных – Михаил – 1922 года рождения. Окончил 10 классов. Работал в колхозе учетчиком. 12 августа 1941 г. ушел на фронт. В Тюмени прошел месячные курсы подготовки командиров. Воевал в должности командира роты. Защищал Ленинград. Погиб в Пулково. Защищая завод, стояли насмерть. Михаил погиб 1 ноября 1941 г., а 21 ноября ему исполнилось бы 19 лет. В семью Рудневых горе пришло дважды. Старший сын Рудневых – Антон, Тоня – так ласково звали его родители – родился в 1914 г. Учиться много ему не пришлось, окончил 4 класса. Нужно было помогать родителям по хозяйству. Маленький Тоня, бывало, возьмет какую-нибудь дощечку и как бы перебирает кнопки, играет «тына – тына – ты-на-на». Видя тягу к музыке, тятя намолол муки, продал и купил сыну гармошку. Тоня быстро выучился играть и потом каждый вечер около Руднева плетня собиралась молодежь. Пели, плясали, играли или ходили вдоль села с песнями. Тоня был видным парнем, да еще с гармонью. Многие девки на него заглядывались. Крестьянский труд рано делает людей взрослыми. До армии Тоня женился. Осенью в 1940-м он был призван в армию. Служил на Карело-Финской границе. Из его солдатских треугольничков, читанных-перечитанных, не одной слезой промоченных, написанных 64 года назад, можно узнать те моменты его солдатской жизни, которыми он делился с родными. А письма писал очень часто, особенно когда родился сын, – через 2-3 дня. Переживал: «Не голодуете ли?» Наставлял жёнушку, чтобы жили мирно, не ссорились. Очень тосковал по дому, жене писал: «Не пройдет и часа, чтобы я о вас не думал». Часто видел во сне дом, родителей, жёнушку. Видел, как она ему сына родила. Так оно и случилось. Рвался на побывку домой, так ему хотелось увидеть сына. Но, нельзя, по уставу не положено. А служил он добросовестно. Ни одного взыскания. Одни благодарности за год службы. Незадолго до начала войны писал, что вот как 2 месяца сильно болит в груди. Видимо, простыл. Подумывал, может, комиссуют. Но тут началась война. Письма прервались в августе 1941 года. Домой пришло извещение – «пропал без вести». Совсем недавно мы, родственники, близкие вновь начали поиск, где и при каких обстоятельствах погиб Тоня. И вот находим в Книге Памяти, что Руднев Антон Семенович умер от ран 28 июня 1941 г. в медсанбате 216, похоронен в селе Сайконск, около г. Сартавала, Карелия. Сына Тоня так и не увидел. От младшего сына Рудневых – Феди – остались лишь 4 письма. Первое от 3 июня 1941 г. и последнее – от 2 июля 1943 г. Из этих писем и со слов его младшей сестры Полины Семеновны рисую его портрет. Маленький Федя. По окончании 4х классов родители решили учить его дальше. Нужно было ехать в Верх-Ирмень. Тут Федор заупрямился: «Не поеду, и всё!» На лодке уплыл далеко-далеко по озеру. Еле дозвалась Анна Дмитриевна своего сына. Пришлось применить, так сказать, административные меры. Подговорили председателя колхоза, чтобы тот пригрозил ему штрафом, если не поедет учиться. И чтобы родителям не пришлось платить штраф Федор сказал: «Ну ладно уж, поеду». Учился Федор очень прилежно. Хозяйка квартиры, где Федя квартировал, не могла на него нахвалиться. Окончил 9 классов. Из 10-го его взяли в армию в 1939-м году. Служил в г. Уссурийске. Перед самой войной, когда оставалось служить ровно 3 месяца, их перебросили в г. Грязи под Москвой. Письма написаны очень аккуратным, каллиграфическим почерком, грамотно. В заботе о родителях, сестренке Полине, снохе Тамаре и любимой собаке Джеку. Спрашивает: «Не голодаете ли? Если есть затруднения – напишите, как-нибудь поможем». Интересно, как собирался он помочь? Советовал продать лучшие его вещи на продукты. В каждом письме непременно передавал привет всему колхозу. О себе писал скупо: «Жив, здоров, живу хорошо». Это в 1943-м-то году! Когда шли ожесточенные бои! К этому времени он был командиром танка. Ни в одном письме не пожаловался на трудности. Не хвалился, как храбро сражался. А ведь он был неоднократно ранен и контужен. Однажды, получили от него письмо с фотокарточкой. Сестренка Поля спрашивает его: «Федя, а почему ты такой старый на карточке?» Федя отвечает: «Только вышли из боя и опять представляют к награде». Видимо и сфотографировали его для наградного листа. На карточке 3х4 см усталое лицо. Четыре глубокие морщины пробороздили лоб 25-летнего парня. Федор освобождал Смоленск, Волоколамск. Писал: «Если вы видели снимок «Виселицы Волоколамска», этому я очевидец. Идем по селам, вернее по пепелищам сел. … Не дадим Гитлеру гулять по нашей земле!» Письма от него перестали приходить в августе 1943 года. Позднее пришло горькое извещение – «пропал без вести». Какими наградами был награжден, где погиб – неизвестно. Я думаю, большим человеком был бы Федор. Половина из ушедших на войну не вернулись домой: Козырев Николай, Гаранин Егор, Архипов Андрей, Ханин Павел, Герасимов Иван, Чегодайкин Семен, Манохин Павел, Толстиков Федор, Толстиков Егор, Болдаков Володя (погиб в Рейхстаге), Квасов Иван, Курушин Яков, Ревко Петр, Селедков Николай, Армянов Константин и Иванов Филипп. Какие все красивые люди были! Даже не внешностью, душой. Сколько хотелось бы в их адрес сказать теплых слов. Обращаюсь к вам, дорогие мои земляки, родные мои дяди Антон и Федор, сложившие головушки за родимую сторонку! Давно уже нет того колхоза, того села, того строя, которые вы закрыли грудью. Но остались звезды, под которыми вы мечтали, Солнце, которое вас обогревало. Остались тополёчки, посаженные вами, Федя и Тоня. Каждую весну они распускают листочки и от дуновенья набежавшего ветерка они тихо шепчутся меж собой, вспоминая вас. Им от самых корней по стволам и веточкам передается генетическая память о тех вечерах, когда под их кронами собирались девки и парни, как только позовет гармонь. Помнят веселые игры в разлучки, песни, частушки. Помнят, как лихо отплясывали Сучилкин Алексей и Архипов Андрей. Помнят крепкую дружбу Королихина Михаила, Манохина Павла, Гаранина Егора, Руднева Антона. Всех помнят. А мы, оставшиеся в живых – родные и земляки, горюем непомерной тоской о всех вас, помним и просим прощенья, что не смогли уберечь то, что вы отстояли. Вечная вам слава! Мне очень часто снится один и тот же сон: Место, где когда-то было село «Ново-Озёрки», вновь застраивается новыми красивыми домами. И мне так радостно, так радостно! И думаю: «мне нужно сюда приехать жить». Иногда во сне рассуждаю: «Нет, это не сон, это взаправду. Вот даже себя ущипну!». Но потом просыпаюсь. Радость уходит. PS: Я очень коротко прикоснулась к судьбам двух семей – Рудневых и Сучилкиных. О судьбе других односельчан мне ничего не известно. Жизнь всех разметала по разным сторонам. О колхозной жизни, о земляках и о своих братьях мне поведали младшие сестры Рудневых и Сучилкиных Полина Семеновна и Александра Антоновна. Сейчас они обе живут у своих дочерей в г. Новосибирске. Душкина Любовь Степановна Новосибирск